всегда говорила ее мать, когда он доходил до этого места истории, и отсутствие этой ее ремарки так очевидно сейчас, словно в пьесе пропущена строчка, а в песне не хватает ноты, что Грета чуть было не произносит ее сама.

– Я всегда думал, а что скажу, если осмелюсь заговорить с ней, – наконец продолжает он, – и это при том, что я был всего-навсего бедным парнем с ужасной стрижкой, живущим в бедном районе города, потным и покрытым обрезками травы. А потом однажды это все-таки произошло, и знаешь, какую изумительную вещь я сказал ей, когда мне представилась такая грандиозная возможность?

Грета улыбается:

– Ты чихнул.

– Да, – смеется он. – А потом добавил: «Пыльца». Так-то вот просто… «Пыльца».

– Это было удачное начало, – поддразнивает его Грета, – как потом оказалось.

Но его улыбка меркнет, и на смену ей приходит серьезное выражение лица, он снова наклоняется над корзиной для мусора. Несколько секунд он держит ее перед собой. Но на этот раз ничего не происходит. Он с облегчением ставит корзину на место и откидывается на подушки.

– Может, тебе стоит отдохнуть, – предлагает Грета, но он игнорирует ее слова.

– А потом я несколько лет не видел ее, – продолжает он. – Она поехала учиться в Вандербильт, а я ушел воевать и, когда вернулся, пошел работать барменом в заведении под названием…

– …«Жирная сова», – подсказывает Грета.

Конрад кивает:

– Ну вот. Однажды вечером она входит туда со своим бойфрендом, каким-то стильным парнем, с которым познакомилась еще в школе. Я приношу им напитки, они сидят, и он начинает объяснять ей бейсбольные правила, весь из себя такой заносчивый, такой покровительственный, а она тем временем рисует что-то на салфетке, и я думаю: «И это ее парень? Серьезно?»

– А потом она идет в туалет… – подсказывает Грета, потому что на этот раз у него уходит больше времени на то, чтобы поведать эту историю, и ее глаза начинают смыкаться.

– Я протираю барную стойку, а она все еще рисует на салфетке и, даже не подняв глаз, выдает: «Сегодня пыльца не беспокоит?» И я просто выпадаю в осадок. Вот как на меня это подействовало. Наши глаза встретились. Я спросил, что она там нарисовала, и она показала мне изображение пингвина, и я сказал, что могу нарисовать получше. – Он крепко зажмуривает глаза и хрипло смеется. – Не знаю, что на меня нашло, но я дал ей мой номер телефона.

– Смело.

– Да, – с довольным видом соглашается он, и, когда их взгляды скрещиваются, между ними возникает подлинная теплота. Грете напоминают, что у них есть нечто общее: они оба любили ее мать больше, чем что-то еще. Он скребет подбородок, его глаза полны изумления. – И это сработало. Спустя несколько недель она опять пришла в бар, на этот раз одна.

– А остальное всем известно, – говорит Грета в надежде, что он улыбнется, но ее слова имеют обратный эффект. Его лицо становится каким-то обмякшим.

– Ага, все это теперь принадлежит истории, – бормочет он, и, к ужасу Греты, в уголках его глаз появляются слезы. – Мы должны были сыграть эту роль вместе.

– Какую роль?

– Мы должны были вместе угаснуть.

– Папа, бог с тобой! Тебе всего семьдесят.

Похоже, от этой фразы ему становится только хуже, и она знает, что он думает о тех одиноких годах, которые ему предстоит прожить. Он с силой проводит по лицу рукой, а затем демонстративно поправляет подушки и натягивает на себя одеяло.

– Тебе пора идти.

– Папа.

– Со мной все хорошо.

Она кусает губы:

– Ты уверен, что не…

– Ты не должна быть здесь, – говорит он с такой решимостью, что Грете ничего не остается, кроме как поставить стул на место. Какую-то секунду она стоит над ним, и он кажется ей старым, но в то же самое время и очень юным, пижама немного велика ему, волосы стоят торчком. Она помнит, как, когда она была ребенком, он просовывал голову в гараж и говорил, что пора ужинать. Иногда его голос доносился до нее сквозь звуки гитары, и она, подняв глаза, видела, что он стоит неподалеку, серьезный и неподвижный, заполняя весь дверной проем.

Грета надевает куртку и идет к двери.

– Выключить свет или не надо? – спрашивает она, положив руку на выключатель, и он бормочет в ответ что-то неразборчивое. Она выключает свет и несколько секунд медлит, прислушиваясь к его дыханию. Потом открывает дверь, и в каюту падает флуоресцентный свет из коридора.

Она уже готова уйти, когда слышит, как он произносит:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – говорит она, закрывая за собой дверь.

Вторник

Глава 14

Утром небо ярко-голубое, такое солнечное и ослепительное, что за завтраком пассажиры говорят почти только о нем.

– Идеальная погода для ледников, – вещает по громкоговорителю руководитель круиза.

– Ни единого облачка, – дивится Тодд, глядя в окно.

– Как жаль, что твой папа пропустит это зрелище, – сочувствует Мэри, припрятывая для него банан.

– Не забудь крем от загара, – беспокоится старая леди, проходя мимо Греты, стоящей у кофеварки.

– Ни за что не забуду, – отзывается Грета.

Они доберутся до Глейшер-Бэй только через несколько часов, но все на теплоходе уже предвкушают это событие. За едой Дэвис и Тодд с удовольствием обсуждают консервное производство, обмениваясь статистическими данными, словно говорят о бейсболе. Элеанор тем временем подсовывает Грете анонс заключительного концерта.

– Это на случай, если ты передумаешь, – подмигивает она ей. – Мы с Тоддом будем исполнять бальные танцы. Последние два года мы брали уроки.

– Вау, – говорит Грета, гадая, а не устают ли Фостеры от общения со столькими белыми людьми. Она с улыбкой поворачивается к Мэри: – А вы, ребята, тоже будете танцевать?

– Мои ноги никогда уже не станут прежними, – отвечает Мэри, кивая через стол на Дэвиса. – Но мы тоже что-нибудь изобразим, уверена в этом.

– Нам очень хотелось бы послушать тебя. – Элеанор с надеждой смотрит на Грету. – И это может стать хорошей возможностью…

– Нет, спасибо. – Грета старается сказать это беззаботно, хотя ее несколько раздражает настойчивость Элеанор. Она подталкивает рекламу обратно к ней. – Лучше буду подбадривать вас.

За соседним столом начинают петь «С днем рожденья тебя». Они поворачиваются и видят маленького сутулого испанца в окружении большой семьи, все члены которой сияют улыбками, глядя, как он задувает свечу, воткнутую в панкейк. К его стулу привязана большая связка ярких воздушных шариков, и Мэри с улыбкой говорит Грете:

– Твой папа часто дарил их твоей маме. – Грета, наморщив лоб, пытается вспомнить какие-нибудь воздушные шарики у них дома, но