— А давайте решим это демократическим путем и поставим вопрос на голосование. Кто «за»?

И первым поднял руку. Еще три руки тут же взметнулись вверх, и только Инна колебалась.

— Мамочка, ну что же ты? — в явном беспокойстве спросил сын.

А Тимофей усмехнулся:

— Ну, четыре против одного — это явный перевес!

Спавшая Долли, которую Олеся пощекотала за ухом, тявкнула, и Мила Иосифовна добавила:

— Не четыре, а пять! Вопрос решен в положительном ключе!

Но Женечка, вцепившись в руку Инны, затараторил:

— Ну мамочка, что же ты? Ты разве против? Но почему, мамочка?

Что она могла сказать собственному ребенку? Что никакое счастье не длится вечно? Что все рано или поздно заканчивается? Что если они будут жить на турбазе круглый год, то им придется тут зимовать и сидеть во время холодной весны и раскислой осени? Что им тут надоест? Что тут они лишены многого, к чему привыкли в Москве? Что она, после того как катавасия в братьями Шуберт уладится, вернется к работе во «Всякой литературной всячине» и что работать в Москве, а жить тут она не сможет? Что…

— Мамочка, это же Зазеркалье! Тут все возможно! — заявил Женечка, ластясь к ней. — Запомни это, мамочка: все!

Внезапно Инна поняла то, отчего она так всей душой прикипела к этому обыденному и совсем не выдающемуся, по крайней мере с точки зрения туристического сервиса, месту.

Потому что оно позволило ей на время — хотя бы на время! — оказаться в своем собственном Зазеркалье. В том зачарованном царстве-королевстве, где была только она сама и все те, кто был ей дорог.

И никаких проблем, оставшихся там, за черным колдовским лесом, высоченным забором и ста миллиардами световых лет.

Там, в ее жизни. В жизни каждого из них.

И, несмотря на все свое блаженство, она боялась. Боялась потерять. Точнее, оказаться изгнанной из Зазеркалья.

И понять, что все бесповоротно закончилось, как бесповоротно заканчивается: всегда и все.

— Ну мамочка! — Женечка едва не плакал. Это было вообще первое проявление его плохого настроения за все время пребывания здесь.

В их Зазеркалье.

— Мамочка! — В глазах Женечки застыли слезы. — Ма-моч-ка!

Ситуация грозилась обернуться жуткой, ненужной, разрушающей уют их мирка сценой.

Инна вскинула руку вверх и шутливо, словно не заметив, насколько было серьезное положение, проговорила:

— Ну конечно же, я тоже «за»! Мы останемся тут — навсегда.

Отлично зная, что это невозможно. Да и она не хочет. Это была ее первая ложь в Зазеркалье.

Внезапно Инна поняла, что ей хочется обратно, в Москву, к работе, к своему прежнему ритму жизни.

К своим прежним проблемам.

Однако выходило, что она пока не могла, потому что являлась пленницей Зазеркалья.

А кто сказал, что Зазеркалье — это хорошо?

Об этом Инна поведала Тимофею, когда они ночью, после того как Женечка заснул в соседнем коттедже, забыв о недавних переживаниях, нежились в одной кровати с видом на речку.

— Думаешь, я идиотка? — спросила Инна, действительно опасаясь положительного вердикта Тимофея. А то она нагородила себе чего-то про заколдованный лес, Зазеркалье, зачарованное царство-королевство…

Однако Тимофей, прижимая ее к своей широкой груди и нежно перебирая волосы, ответил:

— Конечно же, я так не думаю! Да, тут хорошо, однако мы тут скрываемся. А для Женечки это большая веселая игра. Ну, помнишь, как тогда похищение, которое он принял за визит к крутым дядям с приставкой?

Инна вздохнула, а Тимофей быстро добавил:

— Поэтому это место изначально не может стать нашим местом. Но Женечке об этом вовсе не обязательно знать. Это как с любимой игрушкой: сначала ребенок не может от нее оторваться, а потом она валяется в углу, поломанная, забытая и больше не нужная.

Инна снова вздохнула, и Тимофей, изящно повернувшись на бок, улегся к ней лицом к лицу.

— Ну, в чем дело, золотце?

— Хочу из Зазеркалья в реальный мир! — сказала Инна. — И пусть там настоящие чудища и подлинные монстры, а не выдуманные, однако это мой мир. То есть я хотела сказать: наш…

Тимофей, который, как уже давно поняла Инна, вел себя так, как будто это он был старше ее на восемнадцать лет, а не она его, пояснил:

— Просто Женечка все чувствует и воспринимает иначе. Ты же не хочешь, чтобы твой сын быстро повзрослел? И понял, что мир, этот самый реальный мир, жесток к таким, как он? Да не только к таким…

Прижавшись к Тимофею, Инна тихо ответила:

— Не хочу. Но понимаю, что это неизбежно. Поэтому стараюсь защищать его, но ведь рано или поздно ему придется принимать самостоятельные решения. Мне ведь уже пятьдесят.

— Сорок девять! — весело заявил Тимофей.

Но Инне было не до смеха.

— Причин для беспокойства нет, поверь мне! — проговорил он. — Я сегодня говорил с твоим супругом…

— Как это звучит — твой супруг! — фыркнула Инна. — Извини, интересно просто: он тебя что-то такое спрашивал. Ну, о нас?

— Спрашивал. Так в лоб и огорошил — ты, мол, спишь с моей женой?

Инна поднялась на локте и в волнении спросила:

— И что ты ответил?

Тимофей усмехнулся.

— Правду, и ничего кроме правды. «Да, Геннадий Эдуардович, сплю. У вас имеются еще вопросы или хотите знать детали?»

Инна хмыкнула, вообще-то супруг никогда бы не позволил разговаривать с собой в подобном тоне. Тем более любовнику жены.

— И что он? — Ее разбирало любопытство.

— Как видишь, я жив и здоров. И мои причиндалы, извини за пошлость, он мне не отстрелил. Только смерил меня пронзительным взглядом голодного аллигатора и сменил тему.

У Инны отлегло от сердца. Наверняка дело в том, что Геныч уже не претендовал на нее и был готов уступить другому мужчине.

Но ведь это великолепно!

— Мы разведемся, как только все закончится, — заявила уверенно Инна.

— И? — На этот раз на локте приподнялся Тимофей.

— Ну, потрошить супруга не буду, с учетом того, что он мне помог с этими братьями Шуберт. Однако не собираюсь отказываться от того, что принадлежит мне по праву. Думаю, после развода я буду крайне состоятельной дамой.

Судя по кислому выражению лица Тимофея, он ожидал явно не такого ответа. Тут до Инны дошло, выходит, она дает ему понять, что у нее будет куча денег, а также молодой любовник в придачу?