По приказу Гордеева связисты проложили телефонные провода от его КП к артиллеристам, врытым в землю танкам, сапёрам, наладили перекрёстную телефонную связь.

Обед выдался на славу. Красноармейцы просили добавку, нахваливали густые, наваристые щи и кулеш. Давно они так сытно не ели. Ефременко подошёл к обедавшим командирам, с минуту помялся и с надеждой обратился к Гордееву:

– Товарищ капитан, разрешите гусей на ужин пустить? С картошечкой потушим.

Гордеев оглядел командиров.

– Как, товарищи командиры, – с улыбкой спросил он, – побалуем бойцов?

Все дружно поддержали старшину. Один лишь Лапшин невесело поглядел на Гордеева и скептически вымолвил:

– Если будет он, ужин этот.

Наблюдатели из артиллерийской батареи заметили в прозрачном небе высоко кружившего немецкого разведчика, «раму», как окрестили самолёт бойцы из-за его двухфюзеляжной конструкции. Отдыхавшие после обеда красноармейцы спорили, по чью душу он прилетел – на Ярцево наведёт бомбардировщики или на их оборонный узел.

– Не, не к нам, – авторитетно заключил сержант, командир орудийного расчёта, – мы для авиации цель незначительная. Что вошь на слоне. Не прилетят.

Бомбардировщики прилетели ровно в три пополудни.

22

Немцы бомбили село на всякий случай, небрежно, для порядка. Видимо, «рама» особо ничего не разглядела. Тройка Ю-87 даже и не пикировала, бомбы сбросила с большой высоты. Основная их часть упала в болото, несколько угодило в лес, побив несколько лошадей и легко ранив ездового. Одна бомба рухнула в самом центре села, зарылась на метр в песок и не разорвалась. Сапёры повозились и бомбу обезвредили.

Ещё не закончили обсуждения неудачных для немцев и относительно удачных для нас результатов бомбёжки, ещё обед не успел уложиться в желудках, бойцы и командиры ещё не докурили послеобеденные папиросы и цигарки, вернулись высланные утром разведчики из взвода управления батареи Лапшина. Младший сержант доложил Гордееву:

– Немцы, товарищ капитан, в трёх верстах отсюда. Впереди мотоциклы, крытые грузовики и бронетранспортёры. Полагаю, до двух рот мотопехоты. Танков не видели. Видать, далековато ещё.

– Спасибо, братцы, ступайте обедать.

Гордеев отдал приказ «к бою». Прекратилось всякое движение, каждый занял отведённое ему место. Алексей зашёл на КП к Лапшину. Комбат оторвался от стереотрубы, улыбнулся.

– Не волнуйся, командир, не подведём. Пехоту пропустим.

С тяжёлым сердцем Гордеев ушёл на свой командный пункт. Увидев там сидевшего и курившего с Уколовым и Ефременко командира КВ, младшего лейтенанта Люлина, приказал ему:

– Не вздумай, Люлин, вылезать из засады без приказа. Когда потребуется, сам займу в башне командирское место, а ты сядешь за наводчика. Всё понял?

Люлин не привстал с ящика, обиженно шмыгнул носом, ответил не по уставу:

– Что ж тут не понять, я понятливый.

Уколов с Ефременко лукаво переглянулись, они-то ох как хорошо знали командира.

– Встать и отвечать по уставу! – рявкнул Гордеев.

Вскочив, Люлин встал по стойке «смирно», вскинул руку к шлемофону.

– Так точно, товарищ капитан, всё понял. Будет исполнено. Разрешите идти?

Люлин ушёл, и все дружно рассмеялись.

Когда немецкая разведка близко подошла к переезду через железнодорожные пути, грянул дружный залп винтовок и карабинов. Первые три экипажа мотоциклов погибли сразу. «Молодец Колодяжный, – подумал Гордеев, – близко подпустил и пулемётные точки не выдал». В бинокль он видел, как два полугусеничных бронетранспортёра, поливая насыпь огнём пулемётов, выкатились вперёд, из них высыпалась пехота и, пригибаясь, пошла к насыпи по обочинам дороги. За бронетранспортёрами остановилось несколько грузовых «опелей-блиц», высаживая пехоту. В этот момент с флангов ударили противотанковые ружья. Один бронетранспортёр вспыхнул и, видимо, в нём сдетонировали гранаты, взорвался, поражая осколками своих пехотинцев. Вскоре загорелась другая бронемашина и два грузовика. Едкий дым окутал просёлок. Немцы остановились, чуть отошли назад, оставив десятка полтора трупов.

Обер-лейтенант Герман Фалле, командир роты 112-го мотопехотного полка, шедшего в авангарде 20-й танковой дивизии, доложил по рации командиру своего батальона о встрече с русскими, а тот – командиру полка подполковнику Зимону. Подполковник, зная крутой нрав генерала и как тот переживал потери танков, побоялся докладывать командиру дивизии об остановке движения. Для генерала жизнь сотен пехотинцев не стоила потери десятка лёгких танков. Подполковник вызвал по рации обер-лейтенанта Фалле.

– Герман, – как можно спокойнее отдавал приказ подполковник, – пустите по флангам бронетранспортёры, обойдите русских. За нашей горящей техникой поставьте пару миномётов. Нам во что бы то ни стало нужно до темноты взять эту паршивую деревню и выйти на Минское шоссе.

– Слушаюсь, господин подполковник, будет исполнено.

Фалле был рад приказу. Он не любил инициативы и самостоятельности, он их боялся. А так, получив приказ, да еще при свидетелях, всегда можно будет скинуть с себя ответственность на начальство.

Гордеев наблюдал в бинокль, как с просёлка скатились вправо и влево четыре бронетранспортёра, как они пошли в обход узла обороны, как взрывом противотанковой мины разнесло вначале одну бронемашину, затем другую. Третий бронетранспортёр стал пятиться задним ходом и вскоре тоже нарвался на мину. Четвёртый остановился, из него выпрыгнула пехота, побежала зигзами в тыл, боясь нарваться на мины. Было похоже, что бронемашину оставил и экипаж. Это заинтересовало Гордеева. Он вызвал по телефону лейтенанта Колодяжного.

– Слушай, Колодяжный, а ты помнишь, где мины раскидал?

– Конечно, помню, я их на карте пометил.

– Ай ты, умница! Видишь немецкий броник? Они его бросили. Наложили в штаны от твоих мин и бросили. Нам бы этот броник очень пригодился.

– Да не вопрос, командир. Чуть стемнеет, я со своими орлами мигом туда и на бронике обратно.

Потеряв пять бронемашин, немцы сообразили, с флангов к русским не подступиться, там минные поля. Придётся пробиваться в лоб, разнеся русскую оборону миномётами и артиллерией. Когда воздух сгустился и стали подкрадываться сумерки, немецкие миномётчики начали прощупывать огнём территорию за насыпью. Особого вреда их мины не причиняли, падая на пустыре, но и подняться было нельзя от града осколков. Минут тридцать мины, пролетая с противным шипением над головами красноармейцев, «удобряли» осколками землю, потом всё затихло.

Пошёл дождь, густая облачность усилила сумерки, стало темно. Немцы прекратили все активные действия. Колодяжный с тремя сапёрами подобрался к брошенному бронетранспортёру, предварительно сняв несколько мин и освободив машине дорогу, завёл её и погнал к своим. Сапёры уложили мины обратно.

Вечером, после сытного ужина, Гордеев собрал командиров.

– Товарищи, первый натиск мы отбили. Отбили с серьёзными для противника потерями. Хочу от имени командования дивизии поблагодарить всех командиров, а вы передайте мои слова бойцам. Особые слова благодарности лейтенанту Колодяжному. Молодец! Бронетранспортёр загони во двор ближайшей хаты, он нам ещё пригодится.

Затрещала рация. Связист позвал Гордеева:

– Товарищи капитан, вас первый вызывает.

Сквозь писк и треск послышался голос полковника Михайлова:

– Третий, как у вас там?