Потом мы поехали в Берлин и увидели совершенные развалины. Безумие Гитлера. Он взял на себя слишком много, попытался захватить слишком большую территорию. Он был человеком безнравственным, а его народ его поддерживал. Нигде я не видел более мрачной картины, образа возмездия, возведенного в энную степень…

Я думал о Карфагене, Баальбеке, Иерусалиме, Риме, Атлантиде; о Пекине, Вавилоне и Ниневии; о Сципионе, Рамзесе II, Тите, Арминии, Шермане, Чингисхане, Александре, Дарии Великом. Но Гитлер разрушил только Сталинград – и Берлин. Я надеюсь на какой-то мир – но боюсь, что машины на несколько веков опережают нравы, и только когда нравы догонят их, тогда, возможно, ни в чем этом не будет нужды.

Надеюсь, что нет. Но мы – всего лишь термиты на поверхности планеты, и, может быть, когда мы проникнем в толщу планеты слишком глубоко, наступит возмездие – как знать?[2765]

В «Проекте программы для Японии»[2766], который Стимсон представил Трумэну 2 июля, был изложен анализ положения этой страны – с учетом возможного вступления Советского Союза, все еще сохранявшего нейтралитет, в войну на Тихом океане, – и сделан вывод, что оно безнадежно:

У Японии нет союзников.

Ее флот почти уничтожен, и страна уязвима для надводной и подводной блокады, которая может лишить ее продуктов и материалов, необходимых для жизни ее населения.

Она чрезвычайно уязвима для наших концентрированных воздушных атак на ее перенаселенные города, промышленные и пищевые ресурсы.

Ей противостоят не только англо-американские силы, но и все возрастающие силы Китая и серьезная угроза со стороны России.

Мы обладаем неисчерпаемыми и нетронутыми промышленными ресурсами, которые могут быть применены против ее сокращающегося потенциала.

На нашей стороне сильное моральное преимущество, так как мы были жертвой ее вероломного нападения.

С другой стороны, утверждал Стимсон, в связи с гористым рельефом Японии и тем, что «японцы чрезвычайно патриотичны и, несомненно, откликнутся на призывы к фанатичному сопротивлению вторжению», Америке, вероятно, «предстоят еще более ожесточенные финальные бои, чем в Германии», если она попытается предпринять высадку. Существует ли в таком случае альтернативное решение? Стимсон считал, что оно может существовать:

Я полагаю, что в таком кризисном положении Япония все же способна прислушаться к голосу разума в гораздо большей степени, чем можно заключить из нынешних материалов нашей прессы и другой современной информации. Япония далеко не полностью состоит из безумных фанатиков, мышление которых совершенно отличается от нашего. Напротив, в течение прошлого века она продемонстрировала, что в ней есть чрезвычайно разумные люди, способные освоить за беспрецедентно короткое время не только сложные технологии западной цивилизации, но, в значительной степени, и ее культуру, а также политические и социальные идеи. Ее развитие в этих отношениях… стало одним из самых впечатляющих свершений в истории в области национального развития…

Исходя из этого, я делаю вывод, что Японию следует предупредить в тщательно выбранный момент…

Лично я считаю, что, если [к такому предупреждению] будет прибавлено заверение в том, что мы не исключаем возможности существования конституционной монархии с сохранением нынешней династии, это существенно увеличит шансы на принятие наших условий.

В тексте своего предложения военный министр несколько раз назвал его «эквивалентным безоговорочной капитуляции», но так думали не все. Перед отъездом в Потсдам Бирнс показал этот документ болевшему Корделлу Халлу, также южанину, бывшему при Франклине Рузвельте с 1933 по 1944 год государственным секретарем. Халл немедленно заметил в тексте упоминание уступок «нынешней династии» – то есть императору Хирохито, добродушный близорукий образ которого стал для многих американцев олицетворением японского милитаризма, – и сказал Бирнсу, что «это предложение слишком похоже на попытку умиротворения Японии»[2767].

Возможно, так оно и было, но к моменту прибытия в Потсдам Стимсон, Трумэн и Бирнс уже знали, что оно является также минимальным условием капитуляции, которое японцы вообще готовы рассматривать, каким бы безнадежным ни было их положение. Американская разведка перехватила пересылавшиеся между Токио и Москвой зашифрованные сообщения, в которых японскому послу Наотаке Сато предлагалось попытаться предложить Советам роль посредника в переговорах о капитуляции Японии. «Международное и внутреннее положение империи весьма серьезно, – телеграфировал Сато 11 июля министр иностранных дел Сигэнори Того, – и сейчас тайно рассматривается даже прекращение войны… Мы также выясняем, до какой степени мы можем прибегнуть к услугам СССР в связи с завершением войны… Императорский двор… чрезвычайно озабочен [этим] вопросом»[2768]. Сообщение от 12 июля было составлено в еще более определенных выражениях:

Его величество горячо желает быстрого окончания войны… Однако, пока Америка и Англия настаивают на безоговорочной капитуляции, у нашей страны не остается другого выхода, кроме продолжения войны всеми имеющимися силами ради выживания и сохранения чести нашей Родины[2769].

Японскому руководству казалось, что безоговорочная капитуляция потребует от него отказаться от важных для него традиционных устоев правления; в аналогичных обстоятельствах американцы тоже могли бы воспротивиться выполнению такого требования даже ценой собственной жизни: из этого и исходил Стимсон, внося в условия капитуляции свои оговорки. Но, поскольку имперские учреждения были запятнаны милитаризмом, предложение сохранить их могло показаться равнозначным предложению сохранить милитаристское правительство, управлявшее страной до этого, которое и начало и вело эту войну. Многие американцы, несомненно, могли так думать и заключить впоследствии, что жертвы, принесенные ими во время войны, были преданы самым циничным образом.

Пока Бирнс пересекал Атлантику, Халл обдумал эти затруднения и 16 июля послал ему телеграмму с дальнейшими советами. Японцы могут отвергнуть требование капитуляции, утверждал бывший госсекретарь, даже если императору будет позволено сохранить престол. Это может не только воодушевить милитаристов, которые увидят в этом признак ослабления воли союзников, но и «привести к тяжелейшим политическим последствиям в самих Соединенных Штатах… Не лучше ли будет сперва дождаться результатов союзнических бомбардировок и вступления России в войну?»[2770].

Предупреждение японцев должно было побудить их к скорой капитуляции и позволяло надеяться на предотвращение кровопролитного вторжения; проблема с ожиданием вступления в войну Советского Союза заключалась в том, что такое ожидание оставляло Трумэна еще на несколько месяцев в неприятном неопределенном положении – в полной зависимости от Сталина, в надежде на то, что СССР начнет в Маньчжурии военные действия, которые свяжут там японские войска. Отсрочка, которую предлагал Халл, могла улучшить положение в отношении первого аспекта; при этом она могла усугубить второй.

Однако в тот же вечер в Потсдам прибыло другое сообщение, резко изменившее ситуацию, – Джордж Гаррисон сообщил Стимсону из Вашингтона об успехе испытаний «Тринити».

Операция прошла сегодня