175]. И в самом деле, замечательный журналист и редактор без труда узнается и по отмеченным здесь внешним чертам, и по беспощадной, насмешливой проницательности его «пророчеств», основанных на глубоком знании людей. Что касается наружности, то знавшие Кольцова часто описывают его — как и соавторы в этой сцене ЗТ — мягкими, ласково-уменьшительными словами: «С нежно вылепленным, насмешливым ртом и торчащим хохолком мягких каштановых волос» (Т. Тэсс). «Ростом маленький, «как перочинный ножичек», подумала я… Я подумала, что имя Миша ему очень подходит, даже если написать его с маленькой буквы: миша-медвежонок» (Н. Сац). От игрушечного мишки до плюшевого носа, очевидно, лишь один шаг. Из этих же мемуаров ясно видны такие персональные черты прославленного журналиста, знакомые всем читателям его многочисленных эссе и фельетонов, как доброжелательно-авторитарно-ироничный стиль обращения с собеседником, угадывание его жизненных обстоятельств и предсказание поведения. [Цит. по кн.: М. Кольцов, каким он был, 403-04, 315, 320.]

Эпизод с «плюшевым пророком», как и многие другие известные места среднеазиатских глав, перенесен в роман из путевых очерков Ильфа и Петрова об их командировке на Турксиб в 1930 (очерки перепечатаны в пятом томе Собр. соч. и в кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, где в примечаниях [452] дан и полный список всего опубликованного соавторами на эту тему в тогдашней печати). Отдельные детали турксибских глав восходят к записям И. Ильфа о поездке в Среднюю Азию в 1925 [см. ЗТ 31//3].

26//2

…Все вы по вечерам будете петь в вагоне «Стеньку Разина», будете глупо реветь «И за борт ее бросает в надлежащую волну». — Народная песня на основе стихотворения «Из-за острова на стрежень» поэта-фольклориста Д. Н. Садовникова о любви Степана Разина к пленной персидской княжне, которую, по преданию, он в ответ на насмешки товарищей бросил в Волгу [текст литературной и народной версий — в кн.: Песни и романсы русских поэтов, 826, 957].

Песня пользовалась всенародной популярностью начиная с 1890-х гг., инсценировалась, экранизировалась немым кино и долгие годы была едва ли не неизбежным номером любого коллективного времяпровождения. «Где-то в роще, под звон гитары, кто-то нежнейшим тенором запевал песню о Стеньке Разине. Она слушала песню, прикрыв глаза, видела волжские волны, поглощающие персидскую княжну…» [Гумилевский, Собачий переулок, 142]. «…[На свадьбе омещанившегося пролетария] пели всей комнатой, вразброд и старательно, про персидскую княжну и Разина, про кавалеристов Буденного, про вольную цыганскую палатку» [Фибих, Дикое мясо, 24]. Иностранный гость слушает пение «Stenka Razin» в 1929 на волжском пароходе [Farson, Seeing Red, 185] 1. Под романсом «про вольную цыганскую палатку» может подразумеваться популярное «Все сметено могучим ураганом» (И там в кибитке забудем пытки…, см. ДС 34//7), или «Мой костер в тумане светит» на слова Я. Полонского (За кибиткой кочевой…), или какая-то другая из многочисленных цыганских песен. О «Марше Буденного» см. ЗТ 32//6.

Песня о Разине была широко известна в Европе: эмигрантский беллетрист свидетельствует, что в баварском Оберланде ее в немецком переводе «поют все уличные певцы, все пьяные и все горничные»: Auf der Wolga breiten Fluten / Durch das enge Inseltor / Bricht auf buntbemalten Booten / Stenka Basins Schar hervor… [Белогорский, Тринадцать щепок крушенья, 160]. Ее пели в венских трактирах члены «российского землячества» — союза бывших военнопленных в России [Шверубович, О старом Художественном театре, 319]. Мелодия песни «докатилась до чужих морских и океанских берегов» и звучит без слов во многих портах мира, наигрываемая на гитаре и аккордеоне [3. Арбатов, Батько Махно, Возрождение, 29.1953:102].

Манера «отводить душу» — в общественных местах или в компании — хоровым исполнением двух-трех популярнейших народных песен (среди которых песня про Разина и княжну была номером первым) — заметная черта неофициальной массовой культуры 20-х гг., о которой см. ДС 31//14.

Слова «В надлежащую волну…» — переиначивание текста в бюрократическом стиле: в оригинале — в набежавшую волну. Ср. сходную подмену канцеляризмом в другом популярном романсе (Все учтено могучим ураганом, в ДС 34//7). Скрытая цитата из песни о Разине и княжне — в ДС 25//3.

26//3

…два брата-корреспондента — Лев Рубашкин и Ян Скамейкин. — Имя первого брата позаимствовано из «Нивы», где печаталась реклама корсетов «Лев Рубашкин, Лодзь» (сообщил О. Ронен). Журналист Семен Рубашкин фигурирует у Тэффи [Модный адвокат]. «Братья-корреспонденты» могут напоминать как о пушкинских «Братьях разбойниках» — ср. частые в те годы выражения типа «гангстеры пера» и т. п. [ДС 13//17], так и о некрасовском «Братья-писатели…» [см. ДС 13//8].

26//4

…стихотворный фельетонист, подписывавшийся псевдонимом Гаргантюа. — В описании Гаргантюа, его манеры говорить несомненны заимствования из «Каштанки» Чехова.

«Он подошел к… Хираму и стал что-то с жаром ему объяснять. Хирам принялся слушать, но скоро убедился, что ровно ничего не может разобрать… [Гаргантюа] говорил довольно громко и, казалось, даже отчетливо. Но в его речи был какой-то неуловимый дефект, превращавший слова в труху… после каждой фразы [он] требовал от собеседника подтверждения. — Ведь верно? — говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм… Все остальное сливалось в чудный убедительный рокот» [ЗТ 26]; «Гаргантюа… долго что-то объяснял, клюя невидимый корм» [ЗТ 27].

У Чехова гусь Иван Иваныч

«вытянул шею и заговорил о чем-то быстро, горячо и отчетливо, но крайне непонятно… После каждой длинной фразы он всякий раз удивленно пятился назад и делал вид, что восхищается своею речью» [гл. 3]. «Иван Иваныч… подходил к Тетке или коту, выгибал шею и начинал говорить о чем-то горячо и убедительно, но по-прежнему непонятно» [гл. 5].

В цитатах нами выделены текстуальные сходства, а также «птичье» сравнение в ЗТ (клюнуть), которым соавторы почти открыто указывают на свой источник.

Как полагают, прототипом этого персонажа послужил поэт-сатирик Эмиль Кроткий (Э. Я. Герман, 1892–1963), работавший вместе с соавторами в журнале «Чудак». Среди черновиков ЗТ есть запись: «Эмиль: Ведь верно! Ведь правильно?» [А. Вулис, Б. Галанов. Примечания, в кн.: Ильф, Петров, Собр. соч., т. 2: 543]. В свете гусиных черт Э. Кроткого появляется возможность дать предположительную атрибуцию загадочной записи Ильфа: «В нем жила душа гуся» [март 1929; ИЗК, 203] 2.

Некоторые черты манеры Гаргантюа («…говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм…», «…долго что-то объяснял, клюя невидимый корм) можно усмотреть в одном из персонажей А. Аверченко. Сравнения с птицей здесь, однако, нет: «Он склонил набок свою подушку для булавок [т. е. голову] и сказал, пережевывая губами какое-то таинственное съестное», и далее: «…сказал он, пожевывая губами невидимую пищу» [Аверченко, Ложное самолюбие].

26//5

«Эй, полна, полна коробочка». — Неточная цитата из песни