в одном том же комплекте, они стали буквально «четырьмя столпами» темы советской Средней Азии. Ср. хотя бы:

— очерк И. Басалаева «Розия-Биби» с обильными восточными глоссами, где не раз упоминаются и кишлаки, и ишак, и цветущий урюк [ТД 03.1927];

— «Восточные рассказы» Елены Зарт [НМ 10.1925], где самыми частотными словами являются «арык», «ишак», «кишлак» и «арба»;

— очерк Г. Серебряковой «В Ферганском кишлаке», где в первых же двух абзацах «течет быстрый арык Шарихан-Сай», а «по улице… идет ишак — осел, лучший, умнейший друг в хозяйстве узбека» [КН 19.1927];

— очерк С. Субботина «Сердце Узбекистана»: «Годы текут, как вода в арыках… Караван верблюдов обгоняет красивый авто. А семенящего тонкими ножками ишака пугает грузовик, мчашийся во всю силу» [КП 41.1929; о штампах типа «верблюд — авто» см. ЗТ 27//3].

Сценарий В. Ардова «Конфет-минарет» остроумно высмеивает эти и другие штампы советского ориентализма:

«В бедном кишлаке проживает богатый бай, угнетающий всех декхан [sic]. У бая есть достаточный кворум жен, но он сватается к юной Гюли… Цветет урюк.

О сватовстве узнал возлюбленный Гюли — изящный бедняк Али. Али седлает своего верного минарета, заряжает дедовский ятаган разрывной пулей и мчится по направлению к далекому муэдзину, на котором пасут своих ишаков и пропагандируют друг друга декхане. Урюк цветет.

Ночь. Цветет урюк. Богатый бай ложится бай-бай, не подозревая о восстании. Но (цветет урюк) его дом уже окружен…

На развалинах байского дома в видавшую виды диафрагму целуются Али и Гюли. Развесистый (не хуже клюквы) минарет служит фоном. Цветет урюк» [Чу 05.1929].

Весь этот набор употреблялся, как видно, уже в дореволюционной журналистике. Ср.: «Он только что полез в арык за уплывавшим в мутной воде урюком»; «Он был беднейший из беднейших жителей-полукочевников кишлака Турк»; «За арбами трусил мелкими шажками ослик» и т. д. [Е. Ардов (Е. И. Апрелева), Среднеазиатские очерки, 77,123,143; печатались в русской прессе до 1917]. В этих же старых очерках упоминаются «красивые бухарские евреи в меховых шапках с бархатным верхом» [стр. 24], позднее описанные и советскими очеркистами [например: Г. Серебрякова, Пестрая Бухара, КН 31.1927]. Такую шапку приобретает покупатель «Торжественного комплекта» Ухудшанский [ЗТ 31, конец главы].

28//6

Азиатский орнамент. — Слова, перечисленные в этом списке, относятся к самым затертым штампам восточной тематики. «Для характеристики Средней Азии служат, кроме кишлака в смысле деревня, паранджа (которой отвечает чадра на Кавказе), бай в смысле кулак, декханин [sic] в смысле крестьянин, арык в смысле ирригационный канал и т. д.» [Щерба, Современный русский литературный язык, 120]. Бай неизменно выступал в амплуа «нехорошего человека» в фильмах на среднеазиатские темы [например: «Араби», «Земля жаждет», «Сын страны», «Американец из Багдада», «Забыть нельзя», «Подъем» и др. (все 1930–1931); см.: Советские художественные фильмы, т. 1]. «Вырвать воду арыка из рук бая» призывали лозунги в Туркмении [КН 08.1926]. Само слово «бай» в 1930 было сравнительным неологизмом: в 1925 оно еще транскрибировалось как «бой»: «От Самарканда до Мачи нет человека богаче Раджаба. Это настоящий бой (примечание: По-таджикски — богач)» [Е. Зарт, Восточные рассказы, НМ 10.1925]. В среднеазиатских республиках баи все еще имели значительный вес и пользовались влиянием на партийно-государственные органы [Кольцов, Демократия по почте, 1929; Избр. произведения, т. 1]. Басмачи — вооруженные среднеазиатские националисты, боровшиеся против советской власти и коллективизации.

28//7

ШАЙТАН-АРБА (Средне-Азиатская ж. д.). — Среднеазиатская железная дорога — система железных дорог советских республик Средней Азии; строилась до революции (с 1880), при советской власти дополнялась новыми линиями и ветками. Не следует путать ее с Туркестано-Сибирской ж. д. (Турксибом) — новостройкой, описанной в ЗТ.

Выражение «шайтан-арба» нередко цитируется как элемент местного колорита в очерках и корреспонденциях о советском Востоке. Смысл его в том, что водителем незнакомых средств передвижения является дьявол, подобно тому, как параллельное выражение «адам-арба» означало «тележку, запряженную человеком» [см.: М. Шкапская, На золотой реке, КП 35.1929]. «Большие дети», — пишет журналист о казахах на Турксибе. «Раз приехал в автомобиле участковый инженер и вздумал прокатить здоровенного парня-казака [=казаха]. Подозвал его, усадил рядом с собой. Машина фыркнула, дернула с места. А казак вдруг как заорет: «Ай, шайтан-арба», как бросится из кузова головой… За ноги его поймали» [Федорович, Конец пустыни, 65]. Напротив, в Таджикистане «уже не боятся «шайтан-арбы»» [Ю. С., Строим арыки и новую жизнь, Ог 20.07.30]. «Шайтан-арба» — название рассказа Вс. Иванова и фильма по нему, где идет речь об открытии автобусной линии в азиатском городке [Советские художественные фильмы, т. 1]. В первомайском номере «Известий» за 1930 напечатана поэма Демьяна Бедного «Шайтан-арба — Про геройское завершение / Без чьей-либо посторонней подмоги / Туркестано-Сибирской железной дороги», в которой кочевники выражают таким способом свою радость при виде паровоза: В восторге шумит / Народ у откоса: / «Шайтан-арба!». Став заведомым штампом, выражение нашло себе законное место на страницах бендеровского «Комплекта».

28//8

…ТВОЯ-МОЯ НЕ ПОНИМАЙ (выражения)… МАЛА-МАЛА. — В литературе 20-х гг., как и в советской жизни тех лет, бросается в глаза пестрая смесь персонажей из Азии: киргизы, узбеки, казаки (казахи), китайцы, японцы, монголы и т. п.

Выражение «мала-мала» типично для китайцев и японцев и употребляется в смысле «немного, слегка» (часто как understatement) или «почти, чуть не». У Вс. Иванова в «Бронепоезде 14–69» участник партизанской войны Син Вин-у говорит, что «его меня мало-мало убивать хотела», и жалуется, что «Нипонса куна [негодяи], мадама бери мала-мала». «…Бандит… мал-мала меня убивал», «Все мадамы сибко нехоросие мал-мало», — так изъясняются московские китайцы в «Зойкиной квартире» М. Булгакова. В романе П. Павленко «На Востоке» (1936) китаец, едва избежавший смерти, говорит: «…мало-мало пропал» [1.1].

Квазикитаизмом является и «твоя-моя не понимай», с притяжательными местоимениями женского рода и глаголом в форме императива, иногда — причастия или деепричастия: «его не знай, что делать», «моя твоя понимая есть» [Вс. Иванов, там же].

Эти и подобные искажения постепенно сложились в особый язык для разговора русских с «ориенталами»: «Проводник говорил с негром на том ломаном русском языке, на котором до сих пор еще многие говорят с закавказскими народностями, калмыками, китайцами: — Мало-мало понимай. Дюша любэзный. Ай, спасибо. Некарашо» [Б. Левин, Возвращение // Б. Левин, Голубые конверты]; «Хозяин, какой цена торговал?» — так русский турист на бухарском базаре приценивается к тюбетейке [Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 151] 2.

28//9

…[Иностранцы] приобрели разительное сходство со старинными советскими служащими, и их мучительно хотелось чистить, выпытывать, что они делали до 1917 года, не бюрократы ли они, не головотяпы ли и благополучны ли по родственникам. — О чистке см. ЗТ 4//10. Применение чистки (как и других идеологических операций) к далеким от современности