это не что иное, как зарево больших пожаров, горели хутора иногородних, подожженные казаками за захват и раздел войсковой земли. Вскоре начал доноситься отчетливый запах гари, повеяло теплом, а когда подтянулись к околице, просто жаром. Сделали попытку обойти этот огромный костер, дороги нет, втянулись в пылающую улицу: ни одного уцелевшего дома, сплошное море огня с обеих сторон.

Жуткая картина. Вокруг пожарища ни души, жители куда-то исчезли, словно провалились сквозь землю… Быть может, угнаны в полон пришедшею из тьмы веков ордою обров или лихих наездников половецкого хана. Так горели посады Москвы в дни торжества татар, в нашествие Наполеона. Нет, тогда был грабеж победителей, вакханалия алчности, победный клик врага-чужестранца, в те времена немой язык огня оживлялся присутствием людей, творивших позор или подвиг, несших с собою разгул, насилие и смерть, претерпевавших «горе побежденным», а здесь, сейчас, щемящая до боли, постыдная до глубины души трусливая месть соседа, вчерашнего доброжелателя, брата.

Хотелось курить. «Дай спичку…» – «Мало ли тебе огня вокруг», – сострил и осекся, т. к. сам почувствовал в своих словах ничто похожее на богохульство: если нельзя прикурить от лампады, то кто же дерзнет от позорного огня. Возле горящих ворот одного из домов выла собака. Единственное живое существо, верный пес пел отходную отлетающим в вечность хуторам Марухинским. Их уже нет.

На мгновение переменившийся ветер зажег стоящий в стороне, на окраине, случайно уцелевший стог сена. Золотистым каскадом мельчайших искр взвился он в черное поднебесье и возвестил наступившую смерть…

Батарея шла по темной дороге. Спустя не больше часа она вновь прошла такое же потухающее пепелище, бывшие хутора Ново-Севастопольские; от них дорога сворачивала вправо к хуторам Султановским, которые передовым разъездам удалось отстоять от полного уничтожения пожаром. Здесь Юнкерский батальон и батарея расположились на двухчасовой отдых, до наступления, когда начался тяжелый бой с наступающим со всех сторон противником.

Станица Некрасовская и аулы

Прибыв в ночь с 6-го на 7 марта после перехода через Кубань в станицу Некрасовскую, долго пришлось дожидаться на церковной площади своих квартирьеров. «Обычная история, – с обидой в голосе повторяли раздосадованные задержкой разведчика офицеры. – Нажрались и дрыхнут, забыв про батарею». И снова принимались на разные голоса выкрикивать квартирьеров. «Квартирьеры 1-й батареи, сюда!» Ответа не было.

Пришлось свернуть с дороги и в обычном ожидании расположиться на голой земле. Командир разогнал во все концы разведчиков на поиски батарейного района, нелестно отзываясь о квартирьерах, завернулся в бурку и, следуя общему примеру, задремал на земле.

Наконец-то с дальней стороны площади раздавался оклик: «Первая батарея». «Здесь, сюда», – кричали полусонные офицеры, ездовые наскоро взнуздывали подпруги усталым лошадям. «Ездовые, садись. Шагом марш», и батарея, понемногу оживляясь после первого сна на открытом воздухе и от предвкушения скорого ужина, весело браня злополучного квартирьера, двинулась в свой район. Район отведен; лошади распряжены и разведены по коновязям – так назывались дворы домов, где располагались ездовые, и вскоре улица опустела. Однако не долго пришлось отдыхать, с рассветом началась перестрелка. Пули засвистели по батарейному району. Одеваясь на ходу и быстро заамуничив лошадей, приготовились к вызову на позицию.

В ожидании приказания из штаба командир батареи выслал дозор от пешего взвода на соседнюю улицу для выяснения обстановки, а в сторону стрельбы выдвинул батарейные пулеметы. Выяснилось, что батарейный район находится почти у самого берега реки Лабы, противник с другого берега начал перестрелку с нашими дозорами. Первое волнение от неизвестности улеглось; прибыл разведчик от генерала Маркова, сообщивший уже ранее выясненную обстановку, и батарея разошлась по квартирам, расположив за прикрытия свои запряжки. Утром пришло приказание выбрать позиции для одного орудия и его выставить для обстрела левого берега Лабы. Позицию пришлось выбрать полузакрытую в огороде одного из домов.

Очередным орудием было первое штабс-капитана Шперлинга, которое и расположилось по-домашнему: на хате наблюдали, а в хате грелись номера и, воспользовавшись радушием хозяев, готовили себе обед. Орудие стояло в 5–6 шагах от хаты, наводя ужас на хозяев, которые исполняли все прихоти, упрашивая только не разбивать снарядами их хаты.

Днем противник начал сильный обстрел страницы, особенно по церковной площади, где в школе был расположен армейский лазарет. Ввиду этого было получено приказание во что бы то ни стало заставить замолчать неприятеля. После напряженного наблюдения штабс-капитану Шперлингу удалось обнаружить красный взвод и несколькими снарядами привести его к молчанию. К вечеру Юнкерский батальон должен был занять переправы, а орудие его поддержать. Удачно пристреляв несколько целей и сбив пулемет, орудие приготовилось к поддержке, но из-за наступления темноты атака была отменена, и все отошли на квартиры.

Ночью с 7-го на 8-е Юнкерский батальон, частью на лодках, частью вброд, с криком «Ура!» занял и закрепил за собою переправы. Противник в бессилии целую ночь обстреливал бесцельно артогнем станицу, а утром наши конные отряды повели наступление на ближайшие хутора, чехословаки же занялись постройкой моста и приспособления бродов для конных и обозов.

К вечеру на том берегу находился Корниловский полк и санитарный обоз, после чего началась общая переправа. Последними перешли партизаны и 2-я батарея, которые стояли заслоном в направлении на станицу Усть-Лабинскую, где большевики начали починку моста через Кубань.

Подойдя к переправе, орудия пришлось на руках спускать к мосту, т. к. крутизна дороги не позволяла двигаться на тормозах. У моста отстегнули постромки запряжек, предоставив номерам перетаскивать орудия на руках через мост, а запряжки и разведчики начали переправляться вброд. Ночная темнота, еле позволявшая видеть впереди стоящую лошадь, мешала переправе, огней разводить не позволяли, кроме одиноко стоящего костра на правой стороне переправы.

Лошади нервно вздрагивали, входя по брюхо в воду, и медленной неуверенной поступью проходили реку. Молчали и люди, посматривая на холодное течение, с усилием держа лошадей в поводу, боясь, чтобы последние не оступились и тем самым не заставили бы принять неприятную ванну. Все закончилось благополучно. С трудом отыскав в темноте конец моста, где должны пушки ждать своих лошадей, запряжки вытянули орудия с песчаного откоса на дорогу, припрягая для этой цели поочередно лишние уносы.

В ожидании пехоты батарея остановилась у одиноко стоящего сарая. Войдя погреться, номера обнаружили там листовой табак, развешанный в большом количестве, видимо для просушки. Табак моментально был перенесен в передки, и таким образом батарея пополнилась одним из необходимейших продуктов, в котором особенно нуждалась в походе. Наконец подошла пехота, и двинулись.

Странное зрелище представлялось перед глазами колонны: весь горизонт освещался заревом пожаров. Это горели хутора иногородних, подоженные местными казаками из мести к крестьянам за грабежи, и в особенности за раздел казачьей