Их никто не приглашал, потому что нет еще средств подать в степи быструю весть. Но у кочевников есть особый телеграф: «узун-кулах» — длинное ухо — верховой от улуса к улусу» и т. п. [И. Басалаев, Розия-Биби, ТД 03.1927; Л. Соловьев, Вор, ТД 06.1927; Федорович, Конец пустыни, 75; М. Розенфельд, Экзотика 1929 года, ТД 09.1929, и др.]

29//5

Может быть, вы хотите, чтобы я спел вам серенаду Шуберта «Легкою стопой ты приди, друг мой»?.. На вас треугольная шляпа?.. А где же серый походный пиджак? — Цитируются «Серенада» Ф. Шуберта из цикла «Лебединая песня» (слова Л. Рельштаба, перевод Н. Огарева) и «Воздушный корабль» Лермонтова (На нем треугольная шляпа / И серый походный сюртук). Упоминаемая далее Остапом пещера Лейхтвейса — мотив из рыночных романов начала XX века [см. ДС 9//11].

29//6

За холмами залегли мои молодцы… — Выражение «мои молодцы» встречается у чуткого на штампы А. Аверченко, у которого счетовод Химиков воображает себя романтическим разбойником: «Этот негодяй уложил лучшего из моих молодцов… Мои молодцы пронюхали, что у нее водятся деньжата…» [Страшный человек]. Возможны реминисценции из Пушкина (Перестрелка за холмами… [Делибаш]) и Блока (За холмом отзвенели упругие латы…).

У Толстого в сцене бунта крестьян Лаврушка (блефуя, как и Остап) спрашивает Ростова: «Прикажете наших из-под горы кликнуть?» [Война и мир, III.2.14].

29//7

Старик замахивался на них [кочевников] салфеткой и дребезжал: — Отойди, Мамай, не видишь, что делается? Ах, господи! Соус пикан перестоится! И консоме с пашотом не готово! — Ср. те же слова и жесты при описании приема в барском доме в «Святых» Бунина: «…Старик-буфетчик волновался, ссорился с Агафьей Петровной, шипел и замахивался серебряной ложкой на Устю, накладывая граненые вазы вареньем…» В «Дуэли» Чехова Самойленко, готовя обед, «замахивался на [денщика] то ножом, то ложкой. — Подай уксус! — приказывал он. — То есть не уксус, а прованское масло!.. Накрой сметану, раззява, а то мухи налезут!» [гл. 3; курсив мой. — Ю. Щ.]. У А. Аверченко, так же, как Ильф и Петров, коллекционирующего штампы, появляется салфетка: слуга Алексей «стал бегать по ресторану, размахивая… [салфеткой] как побежденные белым флагом», «замахал белой салфеткой» [Ресторан «Венецианский карнавал»] 1.

В рассказе Чехова «Глупый француз» клиент заказывает консоме, половой спрашивает: «Прикажете с пашотом или без пашота?» [указано в публ.: Вентцель, Комм, к Комм., 358]. Пашот — яичная приправа к бульонам.

29//8

На столе все смешалось. — Видимо, попытка реминисценции из Л. Н. Толстого («Все смешалось в доме Облонских»). Того же происхождения эстрадная песенка Кавалерова в «Зависти» Олеши: В учрежденьи шум и тарарам, / Все давно смешалось там… / Машинистке Лизочке Каплан / Подарили барабан…

29//9

Антона Павловича кормил, принца Вюртембергского!.. — Идет ли здесь речь о реальном лице, нам установить не удалось. Во всяком случае несомненно, что говорится не о двух разных клиентах, а об одном, т. е. «Антон Павлович» мыслится как имя и отчество принца Вюртембергского, а не писателя А. П. Чехова. На эту соавторскую уловку поддался французский переводчик ЗТ А. Прешак, переведя данную фразу так: «Moi qui ai servi Anton Pavlovitch, qui ai servi le prince de Wurttenberg!» — и снабдив ее пояснением, которое он не озаботился подкрепить фактами: «Anton Pavlovitch Tchekhov était un fin gourmet» [Ilf et Petrov, Le veau d’or, 499]. Фамилии высоких особ типа «Вюртембергский», «Ольденбургский» и др. сопровождались титулом плюс имя-отчество (например: Его Императорское Высочество принц Петр Георгиевич Ольденбургский).

Установилась формула, в которой мастер хвалился услугами, оказанными им в прошлом знатным клиентам. Именование клиента ради эмфазы расчленялось на две части, нередко инвертированных. Каждая из них выражала отдельный аспект данного лица (чаще всего, имя-отчество и титул) и имела отдельное логическое ударение. Что особенно важно, обе части непременно означали одно и то же лицо, а не два разных. (Кроме этих двух частей, фраза могла содержать «verbum serviendi», обозначавший род оказанных услуг: шил, кормил и т. д.).

Приведем примеры. В исповеди Мармеладова [Преступление и наказание, I. 2] упоминается заказчик пошитых Соней голландских рубашек, «статский советник Клопшток, // Иван Иванович». В «Хирургии» Чехова фельдшер с гордостью заявляет, что он «господину Египетскому, // Александру Иванычу, [зубы] рвал». В другом чеховском рассказе, «Капитанский мундир», портной Меркулов хвастается тем, что «на барона Шпутцеля // шил, // Эдуарда Карлыча».

Во всех этих и подобных цитатах две части именования означают одного и того же получателя услуг. И хотя в словах буфетчика: «Антона Павловича кормил, принца Вюртембергского» у носителя русской культуры возникает в памяти прежде всего ассоциация с писателем Чеховым, т. е. лицом, заведомо отличным от принца, тем не менее аналогия с широко распространенными формулами типа «.. на барона Шпутцеля // шил, // Эдуарда Карлыча» подтверждает правильность того понимания, при котором Антон Павлович и принц Вюртембергский — одно и то же лицо.

Обратим внимание, что с некоторыми из названных мастеров у турксибского буфетчика Ивана Осиповича есть сходство и в биографии. Портной Меркулов, давно уже прозябающий в провинции среди «хамов», гордится своей былой славой и благородными клиентами. Как Меркулов кричит на местного дьячка: «Отойди от меня, длиннополая кутья!», так Иван Осипович кричит на подъезжающего верхом казаха: «Отойди, Мамай…» Как Меркулов заявляет: «И помру! Пущай лучше помру, чем зипуны шить!», так Иван Осипович мечтает: «Покормлю вот — и умру!» Как Меркулов получает после многолетнего перерыва большой заказ и настолько счастлив, что готов не брать с клиента денег, так радостный Иван Осипович заявляет турксибовцам: «Мне и денег платить не нужно».

Похоже, что соавторы позаимствовали из данного рассказа Чехова не только синтаксис фразы (лишь по-другому расположив ее члены: «На барона Шпуцеля шил… Эдуарда Карлыча» — «Антона Павловича кормил, принца Вюртембергского!..»), но и «сюжет» (историю мастера) в целом.

Думается даже, что имя-отчество «Антон Павлович» является сознательным намеком на чеховский источник фигуры старого буфетчика. Подобную изобретательную технику сокрытия литературных аллюзий и подтекстов можно встретить во многих местах дилогии — например, в пассаже о «фараоновой корове» [ЗТ 13//4].

В некоторых путевых очерках иностранцев, рассказывающих про СССР, встречаются фигуры, родственные Ивану Осиповичу и другим подобным персонажам русской литературы: таков старый повар, который «смеясь сквозь слезы, вспоминает про свои двенадцать лет у французского мсье и настаивает на том, чтобы мы попробовали его дессерт — «пирожное по-генуэзски, вкуснейшее, честное слово!»» [Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 44].

29//10

Отбыл в лучший мир, иде же несть ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная… — «Иде же несть….» — из кондака «Со святыми упокой…» [Молитвослов, 66,209].

29//11

Легенда озера Иссык-Куль… Старый каракал пак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду,