объектам — один из мотивов юмора 20-х гг., включая и юмор соавторов [ср. ДС 8//10 — старухи; ЗТ 9//8 — старик Синицкий и «ребусное дело»]. В. Маяковский в «Юбилейном» (1924) рисует воображаемую чистку Дантеса, убийцы Пушкина. М. Булгаков описывает воображаемый разговор председателя месткома с египетской мумией:

«— А скажи, дорогая мумия, что ты делала до февральского переворота? — И тут мумия побледнела и сказала: — Я училась на курсах. — Так-с. А скажи, дорогая мумия, была ли ты под судом при советской власти, и если не была, то почему?.. А что б ты сделала, если бы увидела коммунистов в церкви? А кто такой тов. Стучка? А где теперь живет Карл Маркс?..» [Египетская мумия: рассказ члена профсоюза (1926), Ранняя несобранная проза].

В том же духе — юмореска «Крокодила» по Лермонтову: «Скажи мне, ветка Палестины, / Где ты росла, где ты цвела (до 1905 г.)? / Каких холмов, какой долины / Ты украшением была? (до империалистической войны)? / У вод ли чистых Иордана / Востока луч тебя ласкал (до февральской революции)? / Ночной ли ветр в горах Ливана / Тебя сердито колыхал? (в октябре 1917 г.)?» и т. д. [Кр 16.1927].

В рамках данной группы мотивов шутка в ЗТ об иностранцах, которых хотелось чистить, — так сказать, «примерка идеологии к кому-то, находящемуся вне сферы ее действия», — представляет собой, по-видимому, особый случай, наделенный тонкой аурой «торжествующей неподвластности» (более отдаленный, но принадлежащий к тому же гнезду мотивов пример можно видеть в «Театральном романе» М. Булгакова: попытка вовлечь и бутафора в обучение актеров по методу Ивана Васильевича).

Примечания к комментариям

1 Гк 28//4]. Выделяемое в отдельную строку местоимение Это: (с двоеточием) наблюдается кое-где у поэтов 20-х гг., например, у начинающего Э. Багрицкого, пытавшегося усваивать гастевскую технику: М. С. 17.О. — Четыре куска огня. / Это: / Мир Страстей, Полыхай Огнем. / Это: / Мечта, Сладострастие, Покой, Обман [разделяем косой чертой строки; МГ 01.1928, цит. по литературно-критической рубрике «Тараканы в тесте», См 1928].

2 [к 28//8]. Этот наивный способ говорить якобы понятным для восточных народностей языком был в ходу уже в конце XVIII в. С. Т. Аксаков вспоминает, что во время путешествия его родные и слуги говорили с местными жителями, «немилосердно коверкая русский язык, думая, что так будет понятнее»; например: «Ефрем [дядька мальчика]…вошел со мною на плот и сказал одному башкирцу: «Айда, знаком, гуляй на другой сторона» «(т. е. давай-ка, любезный, переедем на другой берег) [Детские годы Багрова-внука, Дорога до Парашина].

29. Гремящий Ключ

29//1

В первом ряду спокойно сидел табельщик Северного укладочного городка Александр Корейко… — Александр Иванович! — крикнул Остап, сложив руки трубой… Музыканты заиграли «Интернационал», но богатый табельщик выслушал гимн невнимательно. — Дореволюционный гимн России — «Боже, царя храни». Ср. газетное сообщение: «Участвующие с хором… обратившись к царской ложе, исполнили «Боже, царя храни». Многократно исполненный гимн был покрыт громким и долго не смолкавшим «ура»» [цит. по кн.: Елагин, Темный гений, 178]; «Толпа что-то выкрикивала и пела — но, кажется, не гимн… Оркестр заиграл гимн, публика кричала «ура»…» [Милюков, Воспоминания, т. 1: 313; т. 2: 96].

«Богатый табельщик» — модель, проявляющаяся, среди других, в парадоксах вроде «золотой мусорщик» у Диккенса (прозвище Боффина в «Нашем общем друге»), «богатый нищий» в одноименном стихотворении Л. Мартынова (Богатый нищий жрет мороженое / За килограммом килограмм [в Америке, ради рекламы; стихотворение кончается вызывающим: Пусть жрет! Пусть лопнет! Мы враги!] и др.

Очередное проявление темы Корейко, а именно стремления выглядеть ординарным советским гражданином и вливаться в ряд однотипных людей. «В первом ряду… сидел…» — мотив того же рода, что «…вмешался в их нестройные колонны…»[ЗТ 4//1 и 5], «…за желтой перегородкой сидели Чеважевская, Корейко, Кукушкинд и Дрейфус…» [ЗТ 11//18] или «…среди десятка одинаковых резиновых харь уже нельзя было найти Корейко» [ДС 23//2]. Как и в двух последних случаях, Бендер пытается извлечь миллионера из «рядов», на сей раз успешно.

29//2

Открытие Турксиба. — Из корреспонденции журнала «Экран», описывающей ту же церемонию (в целях сокращения заменяем красные строки разделительными косыми чертами):

Айнабулакское плато, окруженное отрогами джунгарского Алатау, выбрасывает из своих ущелий отряды всадников, мчащихся из далеких аулов, юрт и казанских колхозов. / Район, примыкающий к месту смычки, представляет огромный лагерь. Одна за другой устанавливаются юрты. Как грибы после дождя, растут аулы. В Айна-Булаке черно от народа. / Туркестано-Сибирская магистраль сейчас, на глазах у 20 тысяч трудящихся, будет открыта для сквозного движения. / На трибуну поднимаются представители союзных республик, правительства, партийных, профессиональных и общественных организаций. / Близится смычка. / Отдаются последние распоряжения. / Резкий свисток объявляет начало работ по окончанию укладки. / Раздается «Интернационал». / Укладчики Турксиба вмиг разбрасывают последние шпалы; звенят рельсы, стучат молотки, вбивая в тело шпал последние костыли. / На трибуну поднимается [начальник строительства] тов. Шатов… / [Зачитываются телеграммы, которыми обменялись Сталин и Шатов.] / Рабочие качают тов. Шатова… / После митинга состоялась закладка памятника Ленину. / Затем состоялись народные казанские игры — борьба, скачки, в которых принимали участие тысячи. / Над лощиной, у которой расположена станция, реял аэроплан, возбуждая удивление и восторг кочевников» [Эк 14.1930 (15 мая)].

29//3

Самый последний костыль в каких-нибудь полчаса заколотил в шпалу начальник строительства. — «Станция Айна-Булак. Шатов, начальник строительства, вбивает последний костыль» [фото в КН 15.1930]. Момент забивания Шатовым костыля более красочно развернут соавторами в очерке «Осторожно! Овеяно веками!» [Необыкновенные истории…, 142, там же фото И. Ильфа]. Владимир Сергеевич Шатов — старый большевик с солидным революционным прошлым. По некоторым рассказам (не стопроцентно надежным, поскольку источником их был обладавший яркой фантазией А. Н. Толстой) для обслуживания нужд строителей («Жара, степь, пески, женщин нет, мужчины с ума сходят») вытребовал из Москвы на Турксиб партию в 150 женщин [Гуль, Я унес Россию, 314].

29//4

…корреспонденты единогласно решили не писать об Узун-Кулаке, что значит Длинное Ухо, что в свою очередь значит — стенной телеграф. Об этом писали все, кто только ни был на Востоке, и об этом больше невозможно читать. — Этим общим местом восточного очерка упивался в те годы не один журналист. Ср.: «Бежит, бежит узун-кулак. Из дома в дом, из лавки в лавку… Скоро идет узун-кулак, и о многом рассказывает узун-кулак» (примечание: «Узун-кулак — точно «длинное ухо», в переносном смысле молва, слухи»); ««Узун-кулак» завтра же разнесет по степи весть о суде» (примечание: «Узун-кулак — людская молва»); «На открытие станции Отар съехались казаки из отдаленных улусов на верблюдах, на лошадях и быках.