свои колени. — Давай-давай, спящая красавица, открывай глаза — поговорить надо!

— И что я уже сделала не так? — Прохрипела она, все же минимально поддавшись ему, как и его уговорам, тихо зевая и не спеша приподнимаясь на согнутых руках, слегка еще ноющих и тянущих, как и вибриру-колющих на кончиках пальцев от долгой залеженности и в одном же положении крест-накрест за одной же из черных тканевых подушек с белыми кисточками, на которой она, собственно, и уснула, умывшись, но не раздевшись. Да и не столько от самой же своей встряски и подпружинивания на месте им, сколько и от резко изменившегося в сторону строгости и холодности голоса его, полоснувшего не только по самим ее барабанным перепонкам, но и коже твердыми гранулами его же соли и будто еще и камней, внедряясь параллельно еще и хвойными иголками под нее. Так еще и вспомнив, что подобру-поздорову, прежде всего и именно ее, он просто так от нее не отстанет, а уж и тем более не уйдет, ну а даже если вдруг и сам отстанет, она-то точно сама и от него никуда не уйдет — не на своих двоих, а там и четырех. Не сейчас. Не здесь и не с ним. Да и в принципе. — Точнее: опять! А может, все-таки и: снова?

— А еще у меня: безразмерное эго, недюжинное самомнение, внушительное самолюбие… так еще и с завышенным ЧСВ в придачу! — Усмехнулся блондин, смотря только перед собой и на рыже-желтые же языки пламени, одновременно же еще будто и насквозь: ни на чем особо не сосредотачиваясь, как и ни на ком так же не акцентируясь. При этом еще и легко касаясь лодыжек самой девушки кончиками своих же пальцев, будто и наигрывая еще таким образом ими что-то только себе же знакомое, воспроизводимое как бы случайно и между прочим своим же мычанием себе же под нос.

— Ты никогда не говоришь таким преувеличенно сахарным и певучим тоном просто так, да и после же еще тут же почти слетая в грубость… — фыркнула София, извернувшись в его руках и усевшись наконец более-менее ровно перед ним, облокотившись головой на свою же раскрытую ладонь правой руки, упертой в спинку дивана локтем, левую же оставив спокойно лежать на ногах и так же спокойно уже сама следя за любым его изменением в мимике в профиль: за поджатием и без того узких губ, прищуром темно-синих глаз в задумчивости, а после и резким одергиванием себя, как и возвращением уголков губ вверх и широким раскрытием уже просто синих радужек. Параллельно же еще не теряя из виду подобные же подвижки-вибрации из расфокуса в сосредоточенность и обратно уже и в его энергии. Сама же пока и за собой ничего не замечая, не ощущая же как себя саму, так и свою же энергию, будучи еще пока будто и кошкой после пусть и непродолжительного, но и все же сна, так еще и с сухим носом: еще не до конца придя в себя и не оптимизировав все же процессы. — Слишком много сладости для той, кому перепадает только гадость с кислотой и желчью, ядом из твоих же собственных внутренностей, не считаешь? Тишина перед бурей! Выкладывай уже, коль разбудил… Поговорить — так говорить. Или я уже пойду? Пост сдал — пост принял, как говорится. Твоя просьба-приказ… в добровольно-принудительном же порядке… была мной выполнена безукоризненно и таких же нареканий, я считаю. Или что, сон, в моем же случае дрема, уже тоже считается нарушением — как выход же и пусть и в некий астрал, но и все же ведь: выход и отсюда. И преследуется же по закону: как шаг, будь то вправо или влево, вверх или вниз… Да и один же фиг — твой расстрел!

Хмыкнув и опять же себе же под нос что-то похожее на «Зазнайка!», он наконец повернулся лицом к ней самой и улыбнулся теперь уже и ей лично, правда уже и чуть больше и шире, чем до этого, одновременно улыбаясь еще и глазами, так еще и с ее же очередной испуганной реакции на него, его же улыбку без насмешки, ухмылки или оскала, да еще и ей и его же, так еще и увиденный ей впервые, чистый, а и главное настоящий цвет глаз, да и так еще близко к ней самой. И пусть же это был все тот же синий, как и все то же море с галечным и илистым дном у скал же и леса на них, но и буквально же вышедшее сейчас из берегов, поднявшееся по ним, достигшее и его верхушки и вдруг замерше-замерзшее, словно бы ледяное море и лес арматуры в одном флаконе: как если бы соленая вода могла замерзать и не в своем природном положении — не горизонтально, а вертикально. И хоть и тут же еще при этом пригретое и прогретое же солнцем, пусть и весьма редким из-за тех же все и свинцовых туч, но и все-таки же пропускающих его светло-желтые, почти что и белые лучи в и через себя, как в и через прямо-таки и километровый же лед, стальные стволы, скалы и остальные уже виды дна, но и не до конца же. До конца эта синева никогда не была теплой, сколько и София же себя помнила и его же при этом еще знала, а уж и тем более уютной, как и та же все серость глаз Александра, становившаяся же порой еще и прозрачной, почти что бесцветной и даже невидимой. Но и как же все говорится, никогда не говори «никогда» — если уж они и не стали в мгновение ока теплыми, растаявшими, а там и горячими, то и от улыбки действительно стали вдруг светлей, заставив ее резко передумать о том, что что-то все же пошло не так и подумать о том, что все пошло и прошло именно так, но и что было же еще хуже: ведь голодный и сытый демон — далеко не одно и то же. А если же еще учесть, что она не видела ни того, ни другого, как со стороны и другого или чужого, а уж тем более самого Егора такого и не и только лишь представляла, воображала и фантазировала на тему, то градус напряжения уже и не просто поднимался и поднялся, а прямо-таки и подскочил, хотя, казалось бы, уже некуда, но и как все с хуже — главное же откуда. И пусть все-таки