ее история не уникальна для нацистской Германии. Религиозные консерваторы и либеральные реформаторы, юристы и психологи были одинаково не склонны воспринимать всерьез показания детей в делах о сексуальном насилии. Одни и те же критерии «своенравного» поведения использовались в Северной Америке, Западной Европе и Австралии с конца XIX в. вплоть до 1950-х годов, создавая в обществе широкое убеждение: «трудных» детей необходимо помещать в специальные учреждения, чтобы вывести их самих и все общество из порочного круга безнравственности. Те же патерналистские традиции детских домов и попечительских заведений, находившихся в ведении частных, часто христианских благотворительных организаций и местных властей, наблюдались, например, в заведениях доктора Бернардо в Великобритании [41].

Как во многих других сферах государственного управления, здесь нацисты были скорее склонны прислушиваться к мнению профессионалов, а не спорить с ними. Придя к власти в 1933 г., нацисты обнаружили, что общественная и частная благотворительность под влиянием Великой депрессии уже переключилась на более дешевые и суровые средства. Из всей палитры противоречивых экспертных мнений нацисты предпочли опереться на предложения консервативных христианских и прогрессивных светских благотворительных организаций, оправдывавших карательные меры. Ведущие веймарские прогрессисты, такие как Рут ван дер Ляйен и Вернер Виллингер, в 1920-е гг. способствовали формированию общественного мнения по этому вопросу, утверждая, что особенно трудных детей следует рассматривать как «ненормальных» или «психопатов». Нацисты объединили евгенические идеи о социальной опасности «необучаемых» детей с мнением консервативных католических кругов, призывавших законодательно закрепить помещение детей в исправительные заведения на неопределенный срок (Bewährung). В системе здравоохранения и социального обеспечения, пронизанной евгеническими принципами и стремлением к максимальной экономии, реформаторов поощряли искать все более безжалостные способы отбора тех, кто еще способен принести пользу обществу, и отделения зерен от плевел, то есть «обучаемых» от «необучаемых» [42].

Нацисты с самого начала взяли на вооружение те меры, которые в других местах считались наиболее радикальными, такие как принудительная стерилизация, которую практиковали в некоторых штатах США и в Скандинавии. Тот факт, что Анни Нагель, а также Вальтрауд Пфайль, Рут Фельсман и Лизелотта Шмитц умерли в Брайтенау, свидетельствует о типичном для нацистского государства ослаблении системы институциональных проверок дисциплинарных мер в закрытых заведениях. Кроме того, эти смерти указывали: хотя нацистов очень беспокоило воздействие дефицита продовольствия на настроения немецких граждан, война, по сути, сняла все запреты, и ничто не мешало попечителям морить голодом молодых людей, изъятых из «народного единства» и помещенных в закрытые учреждения [43].

22 декабря 1939 г. заместитель Генриха Гиммлера Рейнхард Гейдрих созвал совещание в новом Главном управлении имперской безопасности, чтобы обсудить вопрос о наделении уголовной полиции правом отправлять молодых правонарушителей в новые «лагеря защиты молодежи». 1 февраля 1940 г. Гиммлер получил согласие министра, и в августе работный дом старой системы социального обеспечения в Морингене недалеко от Ганновера был преобразован в концентрационный лагерь для юношей старше 16 лет. Еще через два года открылся лагерь для девушек в Уккермарке, в зловещей близости от женского концлагеря в Равенсбрюке. Эти новые лагеря представляли собой переходный этап между традиционной системой социального обеспечения в виде детских домов и специфической нацистской системой концентрационных лагерей [44].

Моринген и Уккермарк превратились в своеобразную лабораторию Института криминальной расовой биологии профессора Роберта Риттера, работавшего при Главном управлении имперской безопасности в Берлине. «Воспитанников» делили на категории и отправляли в разные блоки в соответствии с присвоенным статусом. В Уккермарке девушек делили на три группы: «на проверке», «обучаемые» и «безнадежные случаи» (таких было большинство), в Морингене юношей делили на шесть категорий. Чтобы объяснить подобное разделение, директора этих заведений обращались к традиционным аргументам о повальной склонности девушек к сексуальной распущенности, а юношей – к воровству и агрессивному поведению. К марту 1945 г. в Моринген попало 1386 юношей в возрасте от 13 лет до 21 года, а к концу 1944 г. не менее 1000 девочек и молодых женщин были отправлены в Уккермарк. Некоторых позднее освободили, но большинство просто перевели в другие закрытые учреждения, такие как психиатрические лечебницы или концлагеря для взрослых, где многие из них погибли. Моринген и Уккермарк оставались экспериментальной площадкой. Для приема первой партии перемещенных выбрали Брайтенау, как одно из самых строгих исправительных заведений старой системы общественного попечения. Хотя за все время было открыто только два упомянутых молодежных концлагеря, и в них всегда находилось не слишком много заключенных, они тем не менее продемонстрировали намерение рейхсфюрера СС сохранить систему концлагерей и после войны для «перевоспитания» молодых «бездельников». Но в условиях дефицита времени и ресурсов, а также с учетом иерархии расовых приоритетов, людей Гиммлера в первую очередь беспокоили отнюдь не немецкие подростки [45].

Роберт Риттер и его научные сотрудники изучали также других детей, в частности детей «цыган», помещенных в швабский католический детский дом после того, как их родителей отправили в концлагеря Равенсбрюка и Бухенвальда в 1942 г. В течение года одна из увлеченных молодых аспиранток Риттера, Ева Юстин, регулярно приезжала наблюдать за этими детьми в Санкт-Йозефспфлеге. Дети постарше запомнили, что эта женщина приходила и наблюдала за ними незадолго до того, как их родителей отправили в концлагеря, откуда они получали сначала редкие открытки, а затем урны с прахом родителей. В Санкт-Йозефспфлеге Юстин измеряла головы, записывала цвет глаз и фотографировала детей синти[6]. Она награждала их призами за игру в футбол и Völkerball (вышибалы), и, в отличие от монахинь, приучавших их вести себя, как положено опрятным и примерным немецким детям, Юстин поощряла их лазать по деревьям и сломя голову бегать по лесу. Изучая 148 «цыганских» детей, содержавшихся в закрытом заведении, Ева Юстин установила следующее: их нравы «еще хуже», чем у тех, кто остался со своими родителями и кочующим племенем. Ассимиляция ничего не изменит, и единственным решением будет стерилизовать их всех, включая большинство «полуцыган». К тому времени для таких, как они, были найдены другие решения, и работа Юстин с детьми из Санкт-Йозефспфлеге, по сути, отложила дату их возможной депортации из «старого Рейха». Они оставались в заведении до 1944 г., пока эта рыжеватая блондинка, ярая блюстительница расовой чистоты, не защитила докторскую диссертацию, и дети не перестали быть ей нужны. 9 мая 1944 г. 39 детей отправили на автобусе на специальную «прогулку»: штутгартская полиция отослала их в место под названием Освенцим, откуда вернулись только четверо [46].

Что касается Брайтенау, другие инициативы Гиммлера оказали более непосредственное влияние на жизнь немецких воспитанников этого исправительного заведения. Георг Зауэрбир, ставший директором Брайтенау в 1940 г., вскоре включил свое заведение в новую систему «трудовых воспитательных лагерей», целью которых было оказывать кратковременное шоковое воздействие на иностранных подневольных рабочих. В следующие четыре