Он не стал разубеждать Тилорна и объяснять, как было дело.Зачем?..

Косой дождь, подгоняемый резким ветром, кропил в потёмкахзаливные луга, шептал над кладбищем-буевищем, хранимым могучими стволами берёз,и поливал мокрые дерновые крыши маленькой лесной деревни. В деревне жили веннырода Пятнистых Оленей.

В глухой предутренний час раскрылась набухшая дверьгостевого дома, и наружу воровато выглянули двое. Ни души! Двое выбрались вон иосторожно двинулись вдоль стены. Ничто не предвещало неудачи: к рассветудоверчивые Олени не найдут даже следа постояльцев, пущенных скоротать непогожуюночь. Потом кто-нибудь додумается заглянуть в клеть и найдёт там выпотрошенныекороба. Люди, самолично видевшие веннские вышивки бисером, сулили за нихзолотые горы. Только вот купить у веннов эти вышивки было не легче, чем девушекв рабство.

Ещё, кажется, в клети спал кто-то из хозяйских детей. Непомеха! Дети не успеют и пискнуть…

Дойти, куда намечали, ворам не пришлось. Впереди, в сыройтьме, вдруг загорелись два недобрых зеленоватых огня. Потом небо разорвалапервая за всю ночь молния. Перед дверью клети, словно кого-то заслоняя собой,стоял пёс. Громадный, с крупного волка. Широкогрудый. И удивительно страшный.Он не лаял, даже не рычал, но жёсткая щетина грозно стояла дыбом, и в светемертвенной вспышки блестели, точно клинки, ощеренные клыки.

Двое бывалых и далеко не пугливых мужчин не помнили, какоказались там, откуда пришли, как мокрыми трясущимися руками задвинули щеколду.Когда дыхание перестало со всхлипами рваться вон из груди, они попыталисьвспомнить, что же их так напугало. Подумаешь, пёс!.. Потом вспомнили, и поспинам вновь побежал холодок. ГЛАЗА. Они напоролись не на простую собаку. Устрашного серого зверя были ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ГЛАЗА.

Ночью он проснулся оттого, что мерзлячка Ниилит, зябнувшаядаже под одеялом, прижалась в поисках тепла к его боку. Раньше она тожепросыпалась от этого, ужасно смущалась и, бормоча извинения, отодвигалась всторонку. Потом привыкла, и теперь просыпался один Волкодав.

Да. А ведь поначалу он в самом деле начал было мечтать…

Ниилит не расставалась с дарёными бусами, даже спала в них.Венн уже знал, что, сам того не ведая, необыкновенно ей угодил. В её семьепередавалось из поколения в поколение прекрасное сапфировое ожерелье. Умирающаямать оставила его Ниилит. Теперь его носила дочь родственника, продавшегоНиилит в рабство.

Волкодав повернул голову и посмотрел на полоску мутногосиневатого света, сочившегося сквозь ставни. Над Галирадом медленно плылабледная летняя ночь. Вот бы знать, снились ли кому в эту ночь такие же странныесны?.. Видел ли ещё кто себя собакой у порога клети?..

Глядя снизу вверх, венн долго рассматривал точёный профильТилорна, спавшего на кровати, и впервые думал о том, что мудрец был красив.Мудрость, мужество, красота… И такого человека Людоед держал в клетке, пыткамидобиваясь… чего? Чтобы он ему алмазы вываривал из дерьма?..

Я выстрою дом, думал Волкодав. Ему и Ниилит. Мы уйдём вверховья Светыни, туда, где самый корень веннского племени… И там я выстроюдом.

Есть ли такое место на свете, где можно выстроить дом, имужчина, уходя из него, не станет бояться, что в его отсутствие дом ограбят испалят враги? Где не швыряют камнями в щенков, а красивая девушка, встретив влесу незнакомого мужчину, безо всякого страха говорит ему «здравствуй»? Гдецветут яблони и зреет малина, где шумит вековой бор, а ледяные ручьи схрустальным звоном сбегают со скал…

Волкодав подумал о Богах, которые одни только, наверное, изнали ответ. ИДИ, сказано было ему. ИДИ И ПРИДЕШЬ…

Потом он вспомнил жрецов, встреченных на причале.

Было дело – в рудники приехал Ученик Близнецов. Приехалвыкупать рабов на свободу. Золотом или дорогими каменьями хозяев самоцветногоприиска удивить было трудно, но жрец привёз нечто гораздо более ценное:невзрачные с виду, крохотные серенькие кристаллы. Знающие люди растворяли их вбольших чашах вина и на сутки-двое погружались в блаженство.

Слух о жреце мгновенно распространился по подземельям. Когдаже рабы проведали, что выкупал он только единоверцев, все кинулись расспрашиватьпочитателей Близнецов. Иные, не скупясь, учили друзей священным знакам своейверы и тому, как следовало отвечать на вопрос: «Почему, признавая Единого, мымолимся Близнецам?» Другие, наоборот, отмалчивались. Они опасались, что жрецвыкупит обманщиков, а истинно верующих освободить уже не сможет.

Серый Пёс знать не знал о переполохе в пещерах. Он зыбкоплыл между жизнью и смертью, и надсмотрщик не знал, стоило ли тратить на негоежедневную чашку воды.

Жрец пришёл в сопровождении Волка, которому было порученоводить его по пещерам. Серый Пёс не сразу заметил их, потому что перед нимшествовали вереницы чёрно-багровых теней, торжественно низвергавшиеся вмерцающую чёрно-багровую бездну. Волк ткнул его черенком копья, и раб медленноповернул голову.

Жрец оказался на удивление молод. Тогда ему было примерностолько лет, сколько Волкодаву теперь. Несмотря на молодость, его двухцветноеодеяние отливало яркими красками, что говорило о немалом сане. Он внимательнопосмотрел на раба. Тот был венном: жрец сразу понял это по прядям грязныхволос, заплетённых в подобие кос и перетянутых обрывками тряпок. Факел ослепилраба, и он устало опустил веки. Жрецу показалось, будто возле покрытогострупьями плеча шевельнулись лохмотья, и оттуда на миг выглянули два крохотныхсветящихся глаза. Впрочем, это скорее всего блеснули при огне осколки руды…

«Святы Близнецы, чтимые в трёх мирах!» – раздельнопроговорил жрец. Волк предупреждал его, что полумёртвый раб был дикимязычником. Серый Пёс действительно довольно долго молчал. Но потом всё жеответил:

«И Отец Их, Предвечный и Нерождённый…»

Он хорошо помнил науку старого жреца и знал, какприветствовали друг друга Ученики Близнецов. Старик всегда радовался, когдавеннские дети здоровались с ним именно так…

Волк молча стоял за спиной жреца, похлопывая свёрнутымкнутом по ладони.

«Нет Богов, кроме Близнецов и Отца Их, Предвечного иНерождённого!» – провозгласил жрец.

Серый Пёс ничего не знал о выкупе из неволи, но безошибочноечутьё подсказывало ему – от его ответов на вопросы жреца зависело нечто оченьважное. Может быть, даже свобода. И жизнь.

Много лет спустя он с неохотой и стыдом вспоминал охватившееего искушение и миг колебания, который – из песни слова не выкинешь – всё-такибыл.

«Я молюсь своим Богам…» – выговорил он медленно. Изакашлялся, уткнувшись лицом в пол.

«Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник!» – Ладонь жрецавычертила между ними в воздухе священное знамя – Разделённый Круг. Надсмотрщикивидели, как, освобождая единоверцев, он сам промывал гнусные нарывы иперевязывал раны. Но от язычника он отошёл, брезгливо подхватив полыдвухцветного одеяния. Волк молча ушёл следом за ним.