только дано было знать о найденном мертвом теле солдата, у станового пристава тотчас же явилось подозрение в убийстве его на человека, бывшего с ним спутником.

Верстах в тридцати от Задировки находится городок Л., служащий одним из пунктов найма рабочих на суда. Так как солдат и Максим Чапурин шли по направлению к тому городу и некоторые признаки в костюме указывали, что Максим занимается бурлачеством, то становой пристав не медля отправился прямо в Л., где после небольших розысков Максим был найден в одном из городских кабаков.

Не знаю, что за причина, скорое ли приближение зимы, во время которой бродяжничать очень неудобно, краткость ли времени от совершения преступления, или что другое, только на этот раз Максим недолго запирался.

– А бежал я, Максим Андреев Чапурин, с дороги, когда пересылали к становому приставу для очных ставок, учинив сие при пособии крестьянина, меня сопровождающего. Получив свободу, намеревался я пробраться к киргизам; бродяжничая же по разным местам, на перевозе через реку Волгу в деревне Поднавозной сошелся я с неизвестным солдатом, оказавшимся ныне рядовым Михайловым, с которым вместе и отправился по дороге к городу Л. По приходе в село Мачурино зашли в питейный дом, где выпили вина: Михайлов три шкалика, а я, Чапурин, косушку; по дороге же солдат Михайлов стал приставать ко мне, Чапурину, и спрашивать, кто я и откуда, и потом, схватив меня, стал требовать пашпорт; опасаясь, чтобы он, Михайлов, не удержал меня, стал я, Чапурин, отталкивать от себя его, Михайлова, и потом, повалив на землю, решился убить его.

Максима опять повезли (только на этот раз с большими предосторожностями) в село Родищево, чтобы там он указал на того из провожатых, которому дал пять рублей серебром, за способствование в побеге. Но по прибытии на место Максим по обыкновению отказался от своих показаний.

– Бежал же я с дороги, – так говорил Максим. – Безо всякой чужой помощи, вытянув сам внутренность замка дубовым прутиком. Показал же я прежде, что дал за побег провожавшему меня крестьянину пять рублей серебром, ложно, оттого единственно, что во время допроса был пьян.

VI

Покушение к побегу и новое темное дело

Новые преступления Максима затянули опять надолго исход дела, снова пошло гулять оно от одного следователя к другому, из одной судебной инстанции в другую: там не даны очные ставки, там не вынесены справки из метрик, там забыли спросить свидетелей: словом, поигрывают себе судьи и следователи делом Чапурина как мячиком.

Максим опять очутился в знакомом уже ему остроге. Но на этот раз Максима заперли в отдельную камеру. Скучно Максиму, никакого общества, никакой компании нет для него, он сидит один в камере, еле-еле освещенной маленьким окном, сидит безо всякой работы, со своими кровавыми воспоминаниями.

У Максима был дьявольски упрямый от природы характер, постоянное заключение еще более развило в нем упрямство. Понятно, что во время одиночного заключения все мысли Максима устремлялись на один предмет: вырваться из каменных палат, погулять опять по своей воле; понятно, что весь характер его пошел на то, чтобы привести любимую мысль в исполнение. Первым делом Максима, по заключении в отдельную камеру, было произвести тщательную рекогносцировку жилища.

По-видимому, камера Максима не представляла больших удобств к побегу: окно было маленькое, от полу пробито очень высоко и выходило на внутренний двор острога: стены были толстые. Вообще работа над окном или стенами была невозможна: камеры осматривались каждый день при смене караула, но Максим не отчаивался; его привычный глаз заметил тотчас же то, мимо чего проходили не останавливаясь караульные, смотрители, архитекторы. Осматривая пол камеры, Максим увидал, что две половицы его лежат не так близко друг к другу, как бы следовало, и что плинтус находится больше для красоты, чем для удержания их: при первом прикосновении Максима плинтус очень легко поднялся и дал полную возможность приподнять обе половицы.

Неизвестно, кто облегчил Максиму предварительную работу: бесчисленное множество архитекторов или такой же арестант, как и Максим, мучимый жаждой свободы.

Конечно, под приподнятыми половицами находилось второе препятствие – каменный пол, залитый известью, но устранить вторую преграду было тоже невозможно: при первом же свидании со своим приятелем Залесским Максим получил гвоздь и с ним принялся за работу. Из коридора, в котором находилась камера Чапурина, в двери просверлено было небольшое окошко, чтобы часовой мог наблюдать за всем происходившим в комнате, по скольку раз ни заглядывал часовой в камеру, он видел только одно, что Чапурин покоится крепким сном на нарах. Максим точно спал, и спал крепко целые дни, но зато ночью он, как крот, принимался за работу и без устали работал и работал, покуда снова дневной свет не заглядывал через железные решетки мрачного жилища.

Работа шла довольно успешно: недели в две Максим успел не только выбить кирпичи, но и вывести свою мину на пол-аршина глубины. Каждый день осматривали его камеру, его самого, но вечно ровный, вечно мягкий, Максим малейшим движением лица не изменял своей тайне.

Максим выносил землю и кирпичи в то время, как его выпускали из камеры и кидал их в отхожее место. Недели две все шло успешно, но раз во внутреннем дворе острога стоял часовой опытный, наметавшийся на все арестантские штуки; он приметил, что Максим что-то несет с собой под мышкой, стал следить за ним и в щель увидал, как Максим выбросил камень в землю. Часовой донес начальству, сделали осмотр в камере Максима, подняли половицы и увидали истину. Началось новое следствие.

– Намерения учинить побег, – отвечал Максим следователю, – я не имел, а напротив того, с терпением и раскаянием жду наказания за содеянные мною преступления; кто же рыл подкоп в моей каморе, то мне не известно, если же рядовой Степанов и сказывает, что видел, как я бросал в ретирадное[11] место камни, то не из-за чего другого, как из-за вражды ко мне, ибо, как известно мне, весь караул питает ко мне злобу и ненависть.

Следователь спросил других арестантов, не знали ли что они об умысле Максима бежать, но от всех получил один ответ: «Знать ничего не знаем, ведать ничего не ведаем».

Максиму не удалась первая попытка бежать из острога, надо было опять тянуть дело до более удобного случая.

– Желаю быть в суд вызванным, ваше благородие, – рапортовал Максим приехавшему в острог стряпчему.

– Зачем?

– Не могу сказать, ваше благородие, открою токмо что перед судьями.

Снова привели Максима перед судьей, и снова ровным голосом начал