– Поехала Прасковья, – показывали ее семейные, – в среду в город, взяв с собой денег двадцать семь рублей серебром, чтобы купить разного товару, и после того уже не возвращалась.

– Кого вы подозреваете в убийстве? – спрашивали следователи.

– Прямого подозрения никакого изъявить мы не можем, а полагаем, что преступление то совершил приезжавший к нам в тот день человек.

– Кто же этот человек?

– Имя и отчества, а также места жительства его мы не знаем, только роста он среднего, борода темно-русая, а на левой руке нет среднего пальца; приезжал же он к нам, чтобы разменять бумажку в три рубля серебром, причем Прасковья вынимала из сундука деньги и говорила, что поедет в город за товаром.

– Один, что ли, был тот человек?

– С ним был еще товарищ, который оставался в телеге, а в избу не входил, приметы того человека мы не запомнил.

Дальше этих фактов следователи ничего не разъяснили, много было съедено, много было выпито в Вязовом Ключе, но «судьба и воля Божия» опять-таки порешили, что виновных в убийстве Кулаковой открыть в настоящее время невозможно.

Со времени убийства Кулаковой прошло около двух лет, Максим в это время посиживал в остроге, занимался грамотой и ловлей голубей; прежний смотритель был сменен, новый находил, что Чапурину полезно сидеть в общей каморе, окруженным почтением. Он довольно приятно проводил время, но до него снова дошло сведение, что дело приближается к концу, решение выходит.

– Преступление новое желаю открыть, показание принести! – взывает прежним манером Максим из своего заключения.

Снова окруженный солдатами, идет Максим в суд по базарной площади, весело поглядывая на толпящийся около него народ, да порой делая остроумные замечания насчет которого-нибудь из зрителей.

«Назад тому два года, совершивши побег в ртишевской лесной даче, – показывает Максим, – шел я перед самым солнечным закатом, как помнится мне, в воскресенье, близ села Вязова Ключа; не доходя верст двух до Прислонищенского оврага повстречался со мной крестьянин, пригласивший к себе на телегу; разговорившись дорогой с крестьянином, я узнал, что его зовут Степаном, и что он из Вязова Ключа. Приехали в Вязов Ключ ночью, и я попросился переночевать у Степана в избе, на что тот и согласился. Утром к Степану пришел односельчанин его, называвшийся Ефимом, из себя черный, росту небольшого, годов сорока, и послали за водкой; выпивши ее не мало, стали они спрашивать мое имя и звание, я назвался им своим настоящим именем, прибавив, что теперь я беспачпортный бродяга. После того Ефим передал нам, что ныне едет в город крестьянка Прасковья Кулакова и везет с собой много денег; а Степан сказал от себя, что хорошо было бы ту крестьянку ограбить и что он давно даже добирается, на это согласился и Ефим, но я, как ни приставали они оба ко мне идти вместе, до той поры противился тому всеми силами, пока не принесли еще водки и я не напился пьян. Согласившись, как лучше повести дело, Ефим ушел домой и возвратился через малое время с сердешником, говоря, что эта штука пригодится.

Выехав около полудня из Вязова Ключа, засели мы со Степаном под мост, что на речке Грязнухе, а Ефим с лошадью отправился в сторону, чтобы не была заприметна лошадь. Сидели мы со Степаном под мостом более часу, дождались Прасковьи, но вреда ей никакого не нанесли, потому что помеху встретили в показавшемся обозе. Когда мы возвратились к Ефиму и рассказали о своей неудаче, то он ответил нам, что унывать нельзя, и что Прасковью можно встретить на дороге во второй раз, а потому, севши на лошадей, мы поехали навстречу Кулаковой окольной дорогой. Верст за восемь шла речка Грязнуха, снова попалась нам Прасковья, и так как на дороге никого не было видно, то Степан схватил лошадь под уздцы, а я, взявши сердешник, подошел к Прасковье и стал от нее требовать денег, но та, обозвав меня вором и разбойником, стала кричать «караул!», отчего, пришед в крайнее негодование, я таким образом ударил Прасковью сердешником, что она, свалившись с телеги, тотчас же умерла. Взявши у Кулаковой двадцать семь рублей серебром деньгами и оттащивши труп в канаву, мы возвратились обратно в дом к Степану, где довольно попьянствовав, я снова пошел бродяжничать».

Неизвестно какими путями, но только весть об оговоре Максима достигла Вязова Ключа раньше, чем прибыло туда временное отделение. Трудно себе представить ужас, охвативший при этом известии не только Степанов и Ефимов, но и весь вязовоключинский мир; неопределенность максимовских показаний заставляла содрогаться самых бесстрашных: все чувствовали себя небезопасными, надо всеми висел дамоклов меч, сегодня будут тянуть Степанов и Ефимов, а завтра примутся за Сидоров и Захаров, острог и разорение стали мерещиться всем.

– Хоть бы обиду от нас какую видел али иное что, а то и слыхом-то не слыхали, что есть на свете такой человек. Прогневали мы, знать, царя небесного, напускает он на нас лиходея, – понурив голову, говорили деревенские люди в ожидании следствия.

В одно прекрасное утро в Вязов Ключ влетело несколько ухарских троек, вслед за ними на подводе привезли и Максима. Улыбаючись, сидел Чапурин на телеге, словно от чумы сторонились и бежали от него попадавшиеся навстречу деревенские люди.

– На стан! На стан! – чуть свет раздалось на другой день под окнами многих.

Крепко ёкнуло сердце тех, под чьими окнами раздался этот стук: почуял вещун, что идет гроза неминучая.

Всех Степанов и Ефимов «нарядили», присоединили к ним десятка три Карпов, Петров, Захаров и выставили перед становой квартирой. В толпе крестьян слышно было, как пролетает муха. «На кого покажет?» – с ужасом думал каждый. Сермяги в ожидании стояли долго, пока члены временного отделения услаждали животы свои водками и закусками, в балагур стряпчий потешал публику разными курьезами.

– Ну, господа, по последней, да и пойдем травить красного зверя! – сказал пузатый исправник, отправляя в себя рюмку настойки.

Компания последовала его примеру.

– Привести Максима Чапурина!

Привели Максима.

– Ну, Максим, показывай участников!

Временное отделение тронулось из комнаты, впереди его шел Максим, по-прежнему смирный, улыбающийся; ряд сермяг вздрогнул, многие стали белее полотна. Заметив произведенный эффект, Максим, наслаждаясь им, два раза молча прошел перед рядами, останавливаясь то у одного, то у другого крестьянина. Бедняги совсем терялись от этих змеиных, пристально смотрящих глаз.

– Узнал, что ли?

– Вот эфтот! – сказал Максим, указывая на одного крестьянина.

Показанного крестьянина стала бить лихорадка, ноги подкосились, зато у остальных разом вырвался вздох, словно легче стало. Выхваченный крестьянин оказался точно Степаном и притом очень богатым.

– Ну, теперь