расписание, но жена настаивала, чтобы он сам «говорил нам о своих потребностях», и мы не должны принуждать его к другому распорядку.

– Я ее не видел, – признался я, пытаясь завязать галстук. Я не носил его со дня свадьбы и понятия не имел, как его завязывать. – Она не хотела, чтобы на нее смотрели.

– Она хотела, чтобы ты помнил ее здоровой и энергичной, а не бледной и сломленной. Так оно и лучше.

В горле встал комок.

– Да, – выдавил я.

Наши с мамой отношения были напряженными, но никто не должен умирать в одиночестве.

– Чарли, – сурово сказала Марсела, – я запрещаю тебе взваливать ответственность за ее смерть на себя. То, о чем она тебя просила, просто безумие!

– Я и не взваливаю на себя ответственность, – солгал я. Ведь признание в том, что мама умерла так рано из-за меня, означало, что я возлагаю вину и на Марселу, а у меня не было настроения ссориться. – Мне просто хотелось попрощаться, – добавил я, чтобы объяснить свои слезы.

– Она сама тебя оттолкнула, – напомнила жена. – Это она попрекала тебя за самое что ни на есть разумное решение.

Не знаю, не было ли неуважением, что с маминой жизнью попрощались так быстро – на рассвете тело отправили в похоронное бюро, на следующее утро в десять похоронили, а завещание огласили в одиннадцать; ни поминальной службы, ни оркестра. Это напоминало ее вечеринки в саду, всегда проходящие по четкому расписанию, отчего повеселиться на них было невозможно. Помню отпечатанное меню: бар открывается в 17.30, закуски разносят с 17.45 до 18.30, гости рассаживаются в 18.45, речи произносят в 18.50… Она ничего не оставляла на волю случая. Может, даже в похоронное бюро позвонила сама, чтобы забрали ее тело. Я представил, как она говорит: «Я плохо себя чувствую, похоже, к завтрашнему утру скончаюсь, и если я вам не позвоню, пришлите кого-нибудь ко мне домой, чтобы тело не успело провонять. Войти можно через сад, я оставлю заднюю дверь открытой».

– Если б она брала в расчет твои чувства, то поняла бы, что для тебя важнее собственная семья, – сказала Марсела, а потом уточнила: – Твои дети.

И это было справедливо. Я знал, что мама на меня злится. Если она решила наказать меня, умерев в тот момент, когда мы отдалились друг от друга, я должен радоваться, что она не придумала ничего страшнее. Хотя, конечно же, она придумала. Просто тогда я еще об этом не знал.

– Как жаль, что тебя здесь нет, – вздохнул я.

Марсела поступила разумно, решив остаться в стороне, но момент был самым подходящим, чтобы попросить ее поступить неразумно. А я не попросил, так что придется теперь разбираться самому.

– Мне тоже, – отозвалась Марсела. – Но кладбище – не место для детей, – напомнила она.

Моя жена была непоколебимой – уж если приняла решение, то приняла. Прямо как мама. Знал ли я это, когда женился на ней? А может, именно поэтому и женился? Все детство мне говорили, как себя вести, возможно, и повзрослев, я ждал именно этого?

В конце концов мне удалось справиться с галстуком. Моросил дождь, но похороны обещали быть быстрыми. Директор похоронного бюро сказал, что даст нам пять минут для речей, поскольку втиснул мамины похороны между двумя другими. Если я хочу сказать что-то большее, нежели «Прощай навсегда, спасибо за воспоминания», придется сделать это в другое время. Я и не возражал, ведь все, что я хотел сказать моей дорогой покойной мамочке, лучше говорить наедине.

Я никогда не произносил этого вслух, но часто задавался вопросом, зачем она вообще завела детей. Мы всегда были для нее досадной помехой. Все детство я провел под нескончаемый хор из «Тише, мама говорит по телефону», «Не обнимай меня, испортишь прическу», а если спрашивал, что на ужин, когда начнется фильм и как мы отпразднуем день рождения, то она отправляла меня к отцу. Мама никогда не говорила, как любит нас, и не хвалила, хорошее поведение вознаграждалось «мраморными» деньгами. Она никогда не извинялась ни словами, ни объятьями, только подарками. Когда мама не смогла присутствовать на моем школьном спектакле, она купила мне гитару. Когда не смогла прийти на мое выступление с гитарой, оплатила отдых на горнолыжном курорте. А когда не поехала со мной на горнолыжный курорт, подарила машину. Друзья говорили, мне повезло, и во многих отношениях так и было. У меня было все, что только может пожелать ребенок. За исключением матери.

Естественно, именно мама выбрала участок на вершине холма, чтобы мы могли свысока смотреть на всех остальных. Отца кремировали, и она осталась в одиночестве, так что получила именно то, чего заслуживала. Когда мы прибыли на кладбище, ее гроб висел над могилой на платформе с системой рычагов и шкивов. Цветов никто не принес, мы просто стояли как статуи, пока бедолага-могильщик поворачивал под дождем рычаг, опуская маму в вечную тьму. Я обрадовался дождю, потому что он скрыл мое помятое заплаканное лицо, а рыдания заглушил гул капель.

Теперь я уже не понимаю, почему расплакался. Моя мать была жалкой старухой, которая больше не могла ничего дать, лишь хотела получать. Единственное возможное объяснение – я оплакивал себя, не свою потерю, а то, что вот-вот случится, как я подозревал.

Глава 27. Винни

Маму похоронили в десять утра, во вторник. Как владычица стихий, она предусмотрела все, включая погоду – холодный, удушающий ливень, внесший в похороны капельку драмы. Простой черный гроб был закрыт, и за пять минут его опустили в землю. Без помпы, без отпевания. Как и в случае с воспитанием детей, ей хотелось побыстрей с этим покончить.

Прямо с кладбища мы поехали на оглашение завещания. Как позже объяснила Нейтральная сторона, расфуфыренный адвокат из Беверли-Хиллз, завещание не могло храниться у того, кто в нем упомянут или близко связан с наследниками. Поэтому эту честь предоставили ему. Офис Нейтральной стороны был предсказуемо чопорным, а парковка оскорбительно дорогой, но я надеялась, что мама все это оплатит. Чарли надел костюм. А я – худи и кеды, не из бунтарских побуждений, а потому что они лежали на заднем сиденье машины брата и были сухими. Если мама хотела, чтобы мы хорошо выглядели на оглашении завещания, ей следовало заказать погоду получше.

Когда мы с Чарли вошли в офис адвоката, в комнате уже сидели Нейтан и его родители – дядя Рой с женой, тетей Ритой. Мамин брат Рой был, пожалуй, самым скучным человеком на свете. На семейных сборищах мы