— Ты говоришь о приличиях, как английский лорд или немецкий барон.

— Ваха, прошу тебя… Будь хоть иногда человеком. Это память о лучшем друге.

— Которого ты убил собственноручно.

— Да, — тяжело выдохнул Макс и закрыл свое прекрасное лицо ладонями. — Я не хотел. Он был мне как брат, и я не чувствовал в нем гомосексуалиста. Это чуждо моему восприятию мира. Я не думал, что так все серьезно с его стороны…

— Что же все-таки произошло?

— Я был с ним, — выдавил из себя Макс. — В жизни так бывает. Я красив, сам это знаю. Женщины меня обожали, даже когда я был нищим студентом. В институте одна пожилая преподавательница даже рисовала мне пятерки, ничего не понимавшему в ее предмете, буквально за красивые глазки. Женщины обеспечивали меня — я начинал самостоятельную жизнь альфонсом. За это меня, вероятно, не воспринимала родня жены. И женился довольно удачно. В молодости, если бы мне сказали, что я буду сказочно богат, я, считавший стипендионные гроши, просто плюнул бы этому оптимисту в лицо.

— Мы отвлеклись от темы. — Ваха наполнил бокалы себе и Максу.

— Да-да, — Макс как-то покорно пригубил, словно пил последнюю чашу судьбы, и, огорченно мотнув головой, продолжал:

— Ариф встал передо мной на колени и признался в любви. Но я не могу испытывать к мужчине того же, как бы хорошо к нему ни относился. Но это только с одной стороны… Но я вдруг подумал, что женщин я видел разных. А мужчина? Не знаю, но что-то на меня нашло. Короче, я…

Макс замолчал, предоставляя собеседнику самому домыслить то, что произошло между друзьями на той рыбалке.

— Ну и как? — съехидничал после некоторой паузы Ваха.

— Да не очень, если честно, — скептически поморщился Мельхорн. — Он, конечно, тащился. Но для меня это было, как с простынью. В простонародье это называется «Игра в Дуню Кулакову».

— А говоришь — не поголубел, — Ваха криво усмехнулся в ус.

— Заткнись! — оборвал его Макс. — Наутро он мне, да и я сам себе стал противен. Я набросился на него и жестоко избил, а он даже не сопротивлялся. Он принимал мои удары, как долгожданное страдание. Преданным, как собака, он оказался до последнего момента жизни. Когда я понял, что делаю, было уже поздно. Я склонился над изуродованным, истекающим кровью телом и спросил, можно ли ему чем-то помочь, и начал оправдываться. Но он сам меня успокоил. Именно он посоветовал поступить с ним так, как я и сделал впоследствии.

— То есть выдал труп Арифа за свой?

— Да. Лицо было настолько обезображено, что опознать потом не смог бы даже самый близкий человек. Ко всему прочему, я одел его в свои спортивные шорты, а потом повесил на шею амулет. И жена клюнула на это — меня признали мертвым, а Арифа — пропавшим без вести. Его бы, кстати, никто особо искать не стал. Родственников у него здесь нет, а те, которые остались в Азербайджане, относились к нему не слишком тепло. Умирая, Ариф простил мне грех убийства и сказал последнее «спасибо» за лучшую ночь в его жизни…

Семенов помедлил и словно выдавил из себя:

— И за худшую в моей…

— Прямо-таки «жития святых», — снова грубо пошутил Ваха.

— Не будь таким циничным. Мы и сами стоим на пороге смерти. Ариф… — Макс задумался. — Наверное, он и был святым. Если, конечно, у чертей бывают святые в преисподней. Если есть адский рай, то Ариф, несомненно, уже там. Вся остальная серия убийств была каким-то наваждением. Мне легко было отдавать тебе распоряжения, ведь я погубил лучшего друга, а все остальное уже не так страшно.

— А Анечку Воронцову тебе не жалко?

— А тебе? — в упор глядя на Ваху, спросил Макс. — Ты ведь тоже был к ней неравнодушен.

— Анечку мы все любили.

— Да уж, известная шлюха. Она слишком много знала.

— Но у вас была безумная любовь.

— Нет! Возможно, с моей стороны, это и была любовь. Но с ее…

— А что, разве она тебя не любила?

— С ее стороны был страх. Я ведь рассказывал ей практически все. Наверное, все-таки жалею я о ней. С другой стороны, если ты помнишь, нужно было повесить убийство Воронцовой и ее немецкого жениха на частного детектива, наступавшего нам постоянно на хвост. С-сука! — выругался Семенов и стукнул кулаком по креслу.

В тот момент я внутренне была горда за свои способности.

— Неужели?! — Ваха вдруг расхохотался. — Что-то тебе слишком многих стало жалко… Может быть, ты жалеешь и о том пенсионере-пьянице из рыбацкого поселка, которого ты приказал мне замочить сразу после случая с Арифом?

— Нет, о нем не жалею, — жестко ответил Семенов. — Пока я избивал Арифа, поблизости вроде бы никого не было. И вот он уже умирает. И тут я слышу хруст в десяти шагах за моей спиной. Сначала я подумал, что животное какое или птица… Но обнаружил там запуганного до смерти синяка с вытаращенными глазами. Когда я подошел к нему, мне казалось, он потерял дар речи, он только мычал и таращил свои пьяненькие глазки… Я ему дал пять тысяч рублей за то, что он ничего не видел Этого ему должно было хватить за глаза. Он сроду таких денег в руках не держал. Нет же, «пуще прежнего старуха взбеленилась — чтобы ты сама ей служила и была бы у ней на посылках», — процитировал Макс слова знаменитого русского поэта. И какая метаморфоза потом! Какие желания! Старик бессовестно начал меня раздевать. Вместо пяти я уплатил ему аж двадцать тысяч, и ему было все мало… Поэтому его пришлось загасить.

— А Игнатов? Зачем ты приказал его убить?

— Этот петух вообще смешон, — сказал Семенов. — Идиот гребаный, погорел на своем бабьем любопытстве. Ариф ему дал сундук с каким-то хламом, а на дне его спрятал коробку с камушками. Лучшего места трудно было найти во всем городе. Кто станет искать в квартирке этого дурачка такие ценности? Я его чуть сам не пристукнул, когда говорил с ним. Представляешь, он пригласил в квартиру к себе какого-то хачика и продал ему брюлики за пять штук баксов! А стоят они на самом деле на два порядка больше. Ох, как я тогда испугался… Драгоценностей нет, и не с чем отправляться за рубеж. Но я все-таки добился своего.

— О чем ты?

— Честно говоря, Сережку я не думал возвращать обратно, так как намеревался вывезти его на Запад. Все-таки это мой сын, и не такой уж я подонок, как это можно подумать… Но потом мне пришлось действовать более жестко. Теперь все классно — и Албенина часть бриллиантов, и ее тупого братца — все у меня. И сама Албена — тоже…

Семенов бросил яростный взгляд куда-то в сторону и сжал кулаки.

— Слушай, Макс, зачем ты так упорно искал дневник Анны? — спросил Ваха.

— Думал, что там невесть что написано, за что привлечь могут. А оказалось, что я ее так запугал, что она что-либо конкретное и написать-то побоялась, — Семенов засмеялся. — Потом мы начали щемить этого ювелира, Френда… Воронцова сказала перед смертью, что дневник у него. А там уже в свою очередь выяснилось, что он у его подружки. Кстати, я так и не знаю, что с ним. Я предполагал, что он каким-то образом связан с этим детективом в юбке, поэтому и полез к ней в квартиру. Дневника я, конечно, там не нашел, а его отравил газом. Сдох, наверное… — Семенов вздохнул. — А если и нет, то невелика беда. Френд всегда был трусом и лохом. Начиная с псевдоограбления в моей квартире, где мы с Арифом так классно его облапошили.