Ему показалось, что он произнес ее имя, хотя на самом делеэто был вздох, а не слово. Но его оказалось достаточно – Татьяна вздрогнула,словно сбрасывая морок, и в следующую секунду вывернулась из-под его руки,отскочила в сторону, сверкнула глазами:

– Убирайся. Пошел вон!

– Стой...

– Уходи! Ненавижу тебя, понял?! Ненавижу!

Данилу снова обожгло, но на этот раз по-другому – как будтоприжали кусочки льда к щекам и по коже потекли холодные струйки. Он тряхнулголовой и вновь стал тем человеком, которым привык себя считать: никогда нетеряющим голову, тщательно скрывающим кипящие внутри ярость и желание.

– Что, кричать будешь? Да? А если я от тебя прямиком крыбаку пойду и поговорю с ним о том, что он может на острове найти?

– Нет!...

– Да! Да, красавица моя! Стоит ли кричать, подумай?

Скривив губы в попытке усмешки, он сделал к ней шаг,обхватил ладонью затылок, наклонился и прижался губами к ее губам с такойсилой, что она застонала. Он целовал ее, контролируя каждое свое движение, непозволяя себе провалиться в пропасть, которая была совсем рядом, в одном шаге,в одном ее вздохе, насильно заставляя себя прислушиваться к комариному звону,который цеплял его за реальность, держал звонким крючочком. Под волосами назатылке у нее было жарко, и чтобы рука не соскользнула ниже, на тонкую длиннуюшею, Прохоров сжал пальцы, поймал текучую скользкую волну, и оттянул рукуназад, отрывая то ли ее от себя, то ли себя от нее.

– Отпусти... – сквозь зубы выговорила она, не морщасьот боли, хотя он знал, что ей больно – волосы он натягивал сильно. –Отпусти меня!

На щеках у нее расцвели два ярких пятна, видимых даже втемноте, и Данила едва удержался, чтобы не поцеловать ее насильно снова. Ноделать этого было нельзя. На сей раз он целиком себя контролировал и знал, чтосделал то, что сделал, лишь затем, чтобы она не забывала, кто хозяин положения.Хозяином был он, Данила Прохоров. И только он!

Данила удовлетворенно разжал пальцы, и на губах его заигралаусмешка.

– Вот хорошая девочка, – похвалил он, сам чувствуяхрипотцу в своем голосе. – Значит, никому не говорила об острове? Ну иумница.

Он облизнул губы и вышел, окунувшись в вечернюю прохладу,словно в воду. Постоял пару секунд на крыльце, приводя мысли и чувства впорядок, и исчез в темноте.

Ресторан находился на крыше, под стеклянной полусферой,отмытой до такого состояния, когда стекло кажется пленкой толщиной не большемиллиметра. Столики здесь тоже были стеклянные, и Кириллу это всегда казалосьнелепым, как и обязательный еженедельный журнал на английском, положенный вкармашек каждого стула. Журналов на русском в ресторане не было: администрациясчитала, что таким образом ненавязчиво льстит своим клиентам.

Кирилл Кручинин по-английски говорил на уровнепятиклассника, а если бы и нормально говорил, то последнее, что захотелось быему делать во время обеда, – это читать иностранную прессу. Он ироссийскую не уважал, а слово «журналист» считал ругательным.

Однако именно это слово уже несколько раз произнес человек,сидевший напротив него – сухопарый лысеющий мужчина лет пятидесяти пяти с ничемне примечательным лицом, производящий, однако, впечатление основательности иреспектабельности.

– Все про кризис талдычат, – в сердцах произнес он,продолжая начатый разговор о вреде журналистов, – нагнетают обстановку,создают панику... Что поразительно в этой стране, Кирилл, – ведь все, всебез исключения готовы рубить сук, на котором сидят! Вот что меня поражает. Инет бы по глупости, поскольку не видят дальше собственного носа... Так ведьнет, видят! Видят! Но сиюминутная жадность всегда сильнее. И с писаками то жесамое: лишь бы выдать сенсацию, а уж как люди на твой материал отреагируют, чтоза этим последует – дело десятое. Помяни мое слово, Кирилл: когда строчащиегамадрилы начнут один за другим терять работу, некоторые из них – те, чтопоумнее, – вспомнят, что сами приложили руку к тому, чтобы это случилось.

– А вы не преувеличиваете, Николай Аристархович? –Кирилл обращался к собеседнику на «вы», зная, что тот не любитфамильярности. – Слишком много шума вокруг этого кризиса. Кто-то волнугонит, хочет бабки заработать... Да, в общем, понятно кто. Проходили мы ужеэто.

Собеседник Кручинина в изумлении отложил нож, которымсобирался разделывать рыбу.

– Кирилл, да ты оглянись вокруг! Ты что, не замечаешь, чтопроисходит?

Кручинин пожал плечами:

– У меня все нормально. Если сделку заключу, то оборудованиенаконец-то сменю на качественное.

– Слышал. А кредит-то не у меня берешь, у «Альфы», –поддел его Николай Аристархович.

– У вас возьмешь, без штанов останешься, – беззлобноответил Кирилл, ухмыльнувшись.

– Ну смотри, тебе виднее... Про «Альфу» разные слухи ходят впоследнее время...

– Какие? – мигом насторожился Кручинин.

– Разные. Да ты ешь, ешь. Случись что, придешь ко мне,выручу. Как-никак, свои люди.

Знакомством со «своим человеком» Кирилл дорожил. Потому иобедал время от времени в этом ресторане, который терпеть не мог. НиколайАристархович Чирков, которого он про себя называл Банкиром, действительно былкрупнейшим акционером банка «Сиб-инвест», и Кручинин хорошо понимал, что такимилюдьми не разбрасываются.

Познакомились они закономерно, на дне рождения у общегознакомого, а вот сошлись ближе почти случайно: занимались в одномконно-спортивном клубе. Лошадей Кручинин любил до дрожи, и своего коня Антеявсегда чистил сам, не подпуская конюхов даже близко к диковатому жеребцу. Онприезжал в конюшню три раза в неделю, проводил там по нескольку часов, ипрезрительно косился на тех, кто рассматривал лошадь только в качестве ездовогоживотного.

Николай Аристархович, такой же страстный любитель, заметилэто и проникся к Кириллу симпатией. Сам он держал двух чистокровных верховых иодного ахалтекинца, при которых состояли два личных конюха, и навещал их почтикаждый день, гоняя своих верховых до пены. Сперва они разговорились одостоинствах разных пород, затем сдержанно похвалили лошадей друг друга, потомпри случае пообедали вместе. Кириллу импонировало знакомство с Банкиром, и онохотно и почти без всяких усилий изображал, что нуждается в его советах, аНиколаю Аристарховичу нравилось видеть себя в роли учителя.

Закончив обед, Кирилл попрощался с Банкиром и спустилсявниз. В машине ждал Давид, нетерпеливо похлопывая по кожаному сиденью.

– Поехали, Кирилл Андреевич, опоздаем!

– Спокойно. Опоздаем – подождут. Не разводи панику. Я тебесказал, что мы их сделаем – значит, сделаем.

Давид обернулся на шефа и увидел, что тот улыбается такойсытой улыбкой, будто контракт уже у них в кармане. Он прищелкнул языком,осуждая неожиданное легкомыслие шефа, но вслух ничего не сказал.