– Ну и вали отсюда. Попросишь еще водички напиться…

* * *

Со стороны кухни действительно потянуло теплом: для поварихи день начинался рано.

– Мишка, хорошо, что пришел. Давай-ка, помоги мне.

Горшок Аркадьевне помогал частенько, просто чтоб не за так есть станционные харчи и хоть чем-то платить за приют.

За этим занятием его и застал Смотритель.

– Что, Михаил, тоже не спится? Раечка, чайку нам нальешь?

Горшок растерялся: желудок настойчиво требовал завтрак, но ждать его в компании Романа Ильича ему совсем не катило. Не по чину, как говорится, почет. Да и не хочется сейчас Мишке никого видеть. Разве вот что Аркадьевну. Горшок совсем не помнил свою мать. В детстве он часто представлял ее себе, придумывал, какая она может быть, в журналах выискивал женские фотки, выбирал самые-самые – вот она, его мама, точно такая же, красивая! Аркадьевна была кругленькой, маленькой, с хилыми беленькими волосиками, курносым носом и ласковыми глазами. И Мишка, впервые увидевший ее, взрослый, почти сорокалетний мужчина, вдруг понял: мама должна быть именно такой, с ласковыми глазами.

– Благодарствую. Я потом.

Мишка решил времени зря не терять: пока Ильич тут чаи распивает, разведать получше ближайшее к станции пространство. Нечисти он не боялся и в нее не верил, а от темноты у него было самое лучшее лекарство – фонарик-динамо, никаких тебе запасных аккумуляторов, главное – не выпускать его из рук. А потом и позавтракать можно. Аркадьевна поругается, что опоздал, но все равно накормит.

– Скажи, Аркадьевна, а за что ты так Витьку Лазарева невзлюбила? Только честно. Ведь не за то же, что он на мужа твоего похож?

– И за это тоже, наверное. А вообще… Бездельник он. Вон, Горшок, юродивый, а и то старается, мне помогает, ребятам. А этот только жрать горазд.

– Ты уж больно строга к нему, свое дело он знает, и хлеб отрабатывает. Да и Лизка моя… Любила же его за что-то?

– Ильич, ты как ребенок маленький, прям слово. Любовь зла – полюбишь и козла, забыл, что ли?

– Это точно. Ведь что только я ей говорил, как ни убеждал… Старый я стал, Раечка, старый и грустный, как ослик Иа. Может, и вправду мне на покой? Пусть Витек порулит, раз так рвется? А?

– Ослик Иа… Да нахрен Витьку этот руль сдался! Тут работать надо, пахать. А ему бы только и рыбку съесть, и… Тьфу, прости господи, на это самое сесть! Так что, не рыпайся.

– Не рыпайся… Легко сказать. А если этот чудило наворочает чего? Чую, опять он куда-то влез. Что-то готовит, таится.

– Да, засуетился, я тоже заметила. Горшок вот – вчера, кажись, было? – ему срочно понадобился. Не просто так, дело какое-то. Ты бы спросил нашего юродивого, чего это Витек забегал.

– Да я пытался. Молчит, как рыба об лед.

– А давай я спрошу. Ты ж начальник, а я – Аркадьевна, кормилица, – женщина засмеялась, – у нас с ним своя любовь. Ты в чуланчик спрячься пока, а я сейчас его кликну, наверняка где-то рядом обретается, голодный, чай. Эх, досталось видать, болезному – всегда есть хочет. А наложишь побольше – давится. Не, никогда ничего не оставляет, всегда чашку аж вылижет, мыть после не надо. Только чую: не лезет уже в него, объелся. А час пройдет: «Аркадьевна, нет пожевать чего?»

На перроне Горшка не было. Дежурный, задремавший было – утренние часы самые тяжелые, – встрепенулся.

– Эй, Антошка, тут юродивый наш шатался, где он?

– На нем волки срать уехали! – Антон все еще дулся на Мишку, напугавшего его до смерти, а потом бросившего одного на пустой платформе. Да и Аркадьевна появилась совсем некстати.

Смотритель вопросительно глянул на повариху.

– Ну?

– Нету его, куда-то умотал. Антоха, охальник, говорит – на нем волки срать уехали. Разбудила я его, так и злится. Ну, не далеко ушел, появится все равно, голод не тетка. Что, пошел уже?

– Да, скоро побудка. Арбайтен.

– Спал хоть немного сегодня?

– Какое там. Старик, говорю же, – Смотритель улыбнулся, – бессонница.

Роман Ильич не стал говорить, что сегодня спать ему помешали воспоминания. Лиза…

2022 год. Станция метро Петроградская

– А я говорю, никуда не пойдешь! Ишь ты, любовь… Придумала! Молоко на губах не обсохло, а туда же.

– Вообще-то уже шестнадцать! Имею право! Ма-ам, скажи ему!

– Ремнем по жопе ты имеешь право. Мать, а ты что молчишь?!

– А что говорить-то? Девочка на самом деле выросла, и захочешь – дома не удержишь.

Лиза с благодарностью посмотрела на мать – хоть она понимает. Оказалось, рано радовалась.

– Лиза, девочка моя, папу все равно слушаться надо. Раз он сказал нельзя, то и нельзя. Иди спать.

– Надеюсь, запирать тебя не надо будет?!

Девчонка вопрос проигнорировала, ушла, от души хлопнув дверью.

– Настырная какая!

– Не из рода, а в род. Свекровушка покойная, мама твоя, один в один.

– И от тебя недалеко ушла, не обольщайся. Лучше проверь, а то сбежит к этому кобелю. Тот только рад будет. Да запри дверь потом.

Роман Ильич не особо заботился о привилегиях, но отдельную комнату для дочери, как только та подросла, выделил. Они с Аллой и сами еще молодые, мало ли чего захочется? И что, ждать, пока дите угомонится?

«Дите» было на месте. Перешагнув порог, Алла застыла в изумлении:

– Лиза!!

Сначала она увидела отражение: комната была устроена так, что входящий в первую очередь натыкался взглядом на большое зеркало – подарок Лизе от отца.

– Лиза!!!

– Что – Лиза? Не видела никогда такого? – девчонка зло рассмеялась, – Так полюбуйся!

Любоваться было не на что: в свои шестнадцать Лиза еще была гадким утенком – тощим, нескладным, с длинными, голенастыми ногами. Одно хорошо: вряд ли Витька Лазарев на такую красоту позарится.

– Прикройся, бесстыжая! – мать кинула Лизе покрывало.

– А кого мне стыдиться? Тебя, что ли? Родили уродину, ни кожи, ни рожи!

По части рожи девочка погорячилась: очень даже симпатичная рожа, личико, вернее. И носик, и глазки – все на месте. Вырастет, вполне и в лебедя превратиться сможет. Только беда: ей лебедем-то сейчас быть хочется!

Лиза, между тем, продолжала истерить.

– Жопы нету, титьки… Может, они у меня на спине растут? Может, я их просто не вижу?!

Алла захохотала.

– Поручик, что вы делаете? – Ищу грудь. – Так она спереди. – А там я ее уже искал. Уж извини, дочка, что такой анекдот тебе рассказываю. Но рассмешила ты меня. Сильно рассмешила.