Ну что, вечность, потанцуем?

...и что-то еще, никакими приборами не регистрируемое. Большой Взрыв, как называл это мастер-пилот Виктор Горелов. Голова становится пустой и звонкой, по спине бегут мурашки, затылок сводит мучительно и сладко...

Раз-два-три, раз-два-три... поворот!

— Пять. Четыре. Три...

Узнает ли меня отец, когда я буду пролетать через Нирвану? А я — его? Захотим ли мы вообще узнать друг друга?

— Два. Один. Ноль.

Мама!

Вечность стоит любых лиц?

Большой Взрыв.

Скачок.

Вечность.

1

Романтические сны уже не снятся. Все больше конкретика. Закрываю глаза и вижу: банка тушенки. Желтая, маслянистая... тяжелая даже на вид.

Желудок мгновенно сводит.

Боже, дай мне силы! Или тушенки... Трофейной, из паршивой говядины. Нож, удар ладонью, упрямая жесть. Банка норовит выскользнуть из ладони... Врешь! Холодная жижа. Коричневые волокна мяса и жир, как кусочки парафина. Еще ложку хочу. И чтобы война наконец закончилась...

И женщину.

Даже не переспать. Просто лечь рядом, близко-близко — и обмякнуть, чувствуя женское тепло сквозь свитер и куртку-альпийку. Машинен-пистоле из-под руки — на пол, чтобы не мешал... в пределах досягаемости, понятно... надвинуть кепи на глаза, руки — на грудь. И дремать.

Тоже конкретика.

...он в каждом сне ложится спать.

— Лан! Гер!

Звук режет уши. Опасность? Нащупываю под кроватью автомат... автомата нет. В ладони оказывается что-то странное. Круглое и тяжелое, как рожок от русского автомата. Тушенка! Поднимаю банку — она обжигает холодом, почти ледяная, пальцы липнут к металлу. Банка в белесых потеках масла... Глаза слипаются. Снег на ресницах. Стоп, погоди, какой еще снег? Так ведь зима, полковник. Сугробы кругом, в черных проталинах... это дыры от банок! Кто-то кидает тушенку в снег? Сволочь.

— Лан! Гер! Лан! Гер! Лейтенант!

Кто? Проклятье! Не помню. Почему лейтенант? Ведь я полковник! Чем командую? Складом американской тушенки. Горы маслянистых банок. Тысячи маслянистых упругих банок. Тысячи тысяч... Тогда я что, американец?

Удар по щеке. Хлесткий, больно. Открываю глаза. Земля убегает куда-то вниз, а небо — серое, блеклое, тем не менее режущее глаза — наоборот, прыгает вверх, на меня... Кто я? Как меня зовут? Мучительно хочу найти ответ. Но, кажется, он нырнул в сугроб вслед за золотыми банками...

— Лангер, черт тебя возьми! — голос оглушает, сбивает с толку. — Приди в себя! Господин обер-лейтенант! Слушайте! Это я, Вигельт.

— Кто? — мой голос, глухой и надтреснутый.

— Ви-гельт Шту-бен-ра-ух. Унтерфельдфебель. 36-я горная...

Почему он кричит? и вообще, я же не спрашиваю, кто он? Какое мне дело...

— Тихо, — приказываю. И сразу вспоминаю, что командовать Вигельтом — это мое, привычное. — Кто? Кто я?

Некоторое время он молчит. Рыжий, с блеклыми голубыми глазами, выцветшая кепи без кокарды сдвинута на затылок. Лицо костистое, длинное, желваки у рта. Думает.

Потом наклоняется ко мне.

— Тебя зовут Франц Лангер. Господин обер-лейтенант, 36-я отдельная горная дивизия... Вспомнил, нет? Вспоминай, сукин сын! Ты нас сюда затащил.

— Куда?

— В рай. Или к черту в задницу. Смотря с какой стороны смотреть... Ты что, не помнишь? Ладно, плевать. Эй, вы там! — крикнул Вигельт. — Принесите господину лейтенанту воды!

— Вытри лицо. Тебя ждет фон Геверниц.

— Вы плохо выглядите, Лангер, — Отто фон Геверниц, в темном дорогом костюме, встал навстречу, на «хайль» иронично улыбнулся «бросьте формальности, Лангер», предложил портсигар. — Берите, лейтенант, не стесняйтесь. Это настоящий табак, лаки страйк, американские... Плохо спите? Мы все сейчас плохо спим. Кроме, может быть, профессора Ульмана — тот вообще не смыкает глаз, работает. Но он — гений, а мы обычные люди, нам нужен крепкий здоровый сон...

Знает. Не зря ввернул про здоровье. Проклятый гестаповец.... хотя нет, он «зеленый», Ваффен СС. Что это меняет? Мои «заплывы» в ведре становятся все продолжительней. Сколько Вигельт приводил меня в чувство? Полчаса? Час? Надо у него спросить. И чтобы ответил честно. На барабан порву. Завтра я могу вообще ничего не вспомнить. Превращусь в растение. Обер-фикус Лангер, третий горшок справа...

— Спасибо, господин штурмбаннфюрер. Жду ваших приказаний.

...Кнапп вчера оступился на трапе. Рукавица не выдержала — ободрал ладонь до мяса. У половины взвода вместо положенных курток-альпиек и бушлатов — обычные шинели. Горные егеря в шинелях! Бред. И опасный бред. Случись идти в дело — калек и обмороженных не оберешься. Все. Прикажу обрезать шинели по бедру — и пусть ворчат, что холодно. Кнапп уже доворчался...

— Лангер, Лангер... — покачал головой Геверниц. — Не надо делать оловянные глаза. Вы же умный человек... Мы — коллеги, а не враги. Я представляю в данной ситуации войска СС, вы, в свою очередь, являетесь представителем наших доблестных вооруженных сил. Но дело-то у нас общее. Не так ли?

Общее. Только Геверниц знает об этом «деле» все. У меня лишь догадки.

— Так, господин штурмбаннфюрер.

— Я прошу вас о содействии. Как коллега коллегу.

— Все, что в моих силах.

— На территории объекта произошел неприятный инцидент. Исчезла часть специального оборудования...

Я выпрямился.

— Вы думаете, мои люди?

— Нет, Лангер. Не ваши. Вы знаете, что в причальной зоне работают военнопленные? По недосмотру одного из моих людей, уникальное оборудование оказалось... гм... скажем: в опасной близости к пленным. Кое-что исчезло. Видимо, вор где-то припрятал украденное. Без этого дальнейшая работа теряет смысл. Поэтому я прошу вас о помощи, а не приказываю. Найдите пропажу — а вы можете, ваши люди в этом отношении гораздо лучше подготовлены — просите о чем угодно.

«О чем угодно?»

— В таком случае прошу вернуть моим людям оружие.

Геверниц ненадолго задумался.

— Логично, — он посмотрел на меня. — Хорошо, принято. Что еще?

— Теплая одежда. Свитера, ботинки. Мои люди мерзнут... Ветер, сырость. Морские бушлаты были бы очень кстати.

— К сожалению, Лангер, у меня только армейские шинели. Возьмете?

— Возьму. Брезентовые рукавицы?

— Сложно, но найдем. Что еще?

— Еда. И казарма за территорией объекта. Вернее, за той чертой... Вы понимаете, господин штурмбаннфюрер?

— Зовите меня Отто, Лангер. Понимаю. Это сложнее...