И укусит за бачок

Он укусит за бачок

Вырвет ляжечки клачок

Вырвет серце вырвет глас

Выхади кто

Она гаварит

— Заткнись! Нет, это невозможно... Эй, там, за дверью! Стража!

Ис двери сказали шта если она будит кричать. Будет только хуже. Таких огребешь, ведьма, что завтра на костер нести придется. И вообще, могла бы хоть к уроду отнестись по человечески. Ему завтра помирать.

Ана гаварит: А мне нет?!

Ис двери гаварят: Тебе в любом случае, а парень под горячую руку попал. Родственничка мэра замочил случайно. Непруха. Кого другого — отделался бы вирой. Эй, парень, ты на нас зла не держи! Слышишь?

Я гаварю слышу вы харошие люди мне здесь нравицца. Ани гаварят: Салют, парень.

Я гаварю как тибя завут. Ана гаварит: Обойдешься!

Ис деври гаварят: Ханна ее зовут.

Утрам вывили миня на площать. Там дрова кучей и виривка на сталбе. Вакруг нарот стаит на миня смотрит. Ие то же вывили.

Мэр улыбацца и гаварит

— Хочешь сказать последнее слово?

Я гаварю атпустите Ханну.

Ани все зашумели

— Смотрите, мутантик-то совсем с катушек съехал! Влюбился. Парень, опомнись. Она же из дергов! Ты хоть знаешь, кто такие дерги?

Я гаварю знаю. Они маево па съели у ниво уран кончилца.

— Парень, да ты глянь! Она твоего отца сожрала.

Я на ние смотрю ана гаварит

— Не слушай их. Мы никого не едим. Все отходы идут на вторичную переработку. Еду нам делают специальные машины… Мы, в отличие от этих, люди.

— Дерги вы! Людей жрете! Своих мертвецов жрете! Разве люди так делают?

— У нас все идет в дело. После войны чистая еда на вес золота. Люди — хорошая органика.

Я гаварю точна па был красивый. Третий глас краснинький а сидьмой шта на затылке. С зилеными точками. Я када малинький был всигда на пличе у ниво сидел и глас шикотал. А па смиялса и гаварил шта я кукушонок. Ма так расказывала патамушта. я тагда малинький был и ничево нипомню.

Мэр гаварит

— Дурак ты, парень! Кого ты слушаешь. Они бы всю твою семью живьем в машину засунули. Думаешь, они с уродами церемонятся?

Я гаварю ма ни урот ма красивая. Но Ханна ище красивше. Если ана па съела то так нада. Я бы на месте па толька улыбалса бы.

Мэр на миня смотрит и гаварит

— Ты совсем дурак?

Толстый на миня смотрит и то же гаварит

— Ты идиот?

А Ханна малчит на миня смотрит.

А я гаварю я урот. Миня убивайте а ее ни нада. Ана красивая.

Мэр гаварит: Начинайте!

Она гаварит: Мне страшно, Витя.

Ни бойся гаварю я. Хочишь я спаю тибе калыбельную, каторую мне ма пела?

Она гаварит: хочу. И я запел.

Семь лет прошло, а я все еще тебя люблю.

Извини. Глупо начинать рассказ с этих слов — почти так же глупо, как смотреть фильм с финальных титров, минуя начало, развитие, ударные моменты.

Лица актеров — по памяти, и к черту грим!

Капрал: Америго да Корсо.

Старший сержант: Франко Соренте.

Сержант: Рауль Моралес.

Рени, Рени, Рени…

В роли мертвого лейтенанта Рамиреса — мертвый лейтенант Рамирес.

— Сержант Соренте, — доложился я. — Прибыл на военный совет.

— А где лейтенант?

— В заречном квартале, — пояснил я любезно. — Чем занят? Лейтенант украшает собой дерево. Лицо у него почернело, язык — вывалился. Хотите знать что-нибудь еще?

— Что... что случилось?

— Он мертв. Его повесили, если быть точным.

— Как?

— За шею, полковник. Веревка пережимает дыхательное горло и человек умирает. Очень просто. Как говорили в старину: вас повесят, и вы будете висеть до тех пор, пока не умрете, не умрете, не умрете...

— Сержант!

— Полковник.

— Ваши шутки неуместны... и оскорбительны! Рамирес был хорошим офицером.

— Он был идиотом. Только идиот отправится за реку без охраны.

— В одиночку?!

— Хуже, полковник. Он взял с собой капрала Денсини и рядового Гомеса. Их повесили веткой ниже. Жаны уважают субординацию. Хорошее рождество — правда, сэр? Вы же англичанин, у вас принято уважать традиции. Жаны, за неимением ели, обошлись ясенем... или тополем? Простите, полковник. Я плохо разбираюсь в лиственных породах.

— ...мы окружены, — подвел итог начальник штаба.

— Сержант, а как вы оцениваете обстановку?

Я скривил губы. Военный совет, мать вашу! Мы действительно в отчаянном положении, раз армейцев интересует мнение какого-то миротворца.

— Хватит играть в молчанку, сержант, — раздраженно сказал Джанелли. — Мы можем победить? Ответьте как специалист — вас же этому учили.

— Хорошо. Я отвечу. Вы знакомы с тактикой партизанской войны? — я оглядел присутствующих, — Вижу, что нет. Существует единственный способ победить гверилью — один единственный. Это в наших силах. Но, боюсь, он вам не понравится.

— Что за способ?

— Лишить партизан базы.

— Продовольствия, оружия? Денег?

Я помолчал.

— Людей, — сказал наконец. — Все остальное — мишура, следствие... Без населения, поддерживающего партизан, последние обречены.

— И что вы предлагаете?

— Я не предлагаю. Я констатирую факт. Наш путь к победе называется неприятно. Очень неприятно. А выглядит и того хуже.

— Геноцид, — тихо обронил О'Коннор. На него стали оборачиваться — артиллерист сидел бледный, ладони стиснули кружку. — Это же так просто... этот псих говорит о геноциде. Так просто...

Я ухмыльнулся.

— Совершенно с вами согласен, майор. Лучшие решения — простые решения.

Глухой стук. Майор уронил злосчастную кружку.

— Вы забываете, полковник, — сказал я с издевкой, — миротворцы не подчиняются армии.

— Но лейтенант Рамирес...

— Лейтенант мертв. Теперь моим начальством на этой планете является Господь Бог. Вы, — я шагнул к Джанелли и ткнул пальцем в грудь, — не он. Что, как ни странно, меня радует.

Полковник побледнел; рука поползла к кобуре. Последнее время я многих пугаю.

— Вы — маньяк, сержант, — тихо сказал Джанелли. Ты смотри, что значит академия генштаба — душа в пятках, а осанку держит. И голос почти не дрожит. — Свихнувшийся сукин сын.