Честно говоря, даже не знаю, стоит ли рассказывать о нашей встрече. Ты ведь там был и знаешь все сам. С другой стороны, наверное, это все-таки важно: описать, что произошло во время моего визита, чтобы сравнить, что чувствовал каждый из нас, о чем думал и на что надеялся. Может быть, это позволит нам понять, как и почему произошло все то, что произошло потом.

Ты выглядел немного иначе, чем обычно. Была в тебе какая-то рассеянность, которую ты попытался скрыть, приветливо обняв меня, как всегда, за плечи и уведя к себе в кабинет. Плотно прикрыв дверь, ты опустился в огромное кожаное кресло за письменным столом и тут снова стал всегдашним самим собой. Вот теперь все выглядело по-прежнему привычным, как когда-то.

Я мог бы без конца описывать твой кабинет, который так люблю: эти кожаные кресла, камин, большой плакат со Стеной Плача, твое фото с президентом Трумэном, висящую на стене шкуру ламы (ты рассказывал, что тебе преподнести ее латиноамериканские индейцы, работавшие под твоим началом на горных полях в Андах; там еще по периметру шла надпись: «Большому человеку с Севера, которому исполнилось шестьдесят сезонов дождей»), склянки с пряностями и засушенными растениями, расставленные по полкам из черного дерева, а главное — книги, жуткое количество книг, на всех доступных тебе языках, по всем тем вопросам, в которых ты так здорово разбираешься. Стоило снова оказаться в этом кабинете, как перед глазами опять встали одна за другой все наши прежние встречи — когда мне было одиннадцать, потом тринадцать, потом шестнадцать лет. В сущности, я рос на твоих глазах, и ты всегда был готов меня выслушать, помочь советом, успокоить, всегда дарил самые желанные подарки.

Сначала мы говорили о маловажных (с моей точки зрения) вещах: ты рассказывал, как трудно стало вести дела, доверительно пояснив, что планируешь поменять весь прежний образ жизни.

— Пойми, иногда как раз привычное надоедает больше всего. Если уж почувствовал, что тебя затягивает рутина, надо все бросать, непременно. В таких случаях лучше всего перебраться на новое место и начать все сначала.

Тут ты вдруг спохватился и спросил: может, я слушаю просто из приличия, затрудняясь заговорить о том, что меня действительно волнует.

— Да нет, — сказал я, — это мы с тобой пока что настраиваем инструменты…

Моя формула пришлась тебе по вкусу, но ты, видимо, решил, что теперь мы как раз настроены в унисон, поскольку взял быка за рога и предложил выложить, что у меня на душе. С тобой я чувствовал себя абсолютно свободно. Я рассказал — в самых общих чертах, без подробностей — все, что произошло за последние дни, начиная со случая в туннеле Линкольна. Но не стал вдаваться в объяснения, откуда мне известно то или другое. Опустил и некоторые детали, которые тогда казались несущественными. Все это время, пытаясь оценить твою реакцию, я следил за выражением твоего лица. Но оно оставалось непроницаемым. Когда я закончил, ты спросил, не хочу ли я принять душ перед ужином.

Это была прекрасная идея — после долгого шатания по городу я чувствовал себя пропотевшим и грязным. Дороти вызвалась проводить меня в ванную, чтобы показать, где лежат чистые полотенца. В коридоре она задержалась и отбросила кончиком туфли загнувшийся край ковра.

— Сущий ребенок твой дядя, — укоризненно сказала она своим басовитым и назидательным, словно у воспитательницы детского сада, голосом. — Все ковры в доме перепортил. Уж его и просила, и умоляла — ничего не помогает. Каждое утро обещает, а как ночь — все вчистую забывает, что пообещал. Люди спят давно, а он все расхаживает по дому со своими мыслями, и все пьет да пьет. Чуть только опустошит стаканчик — тут же кладет его набок, и давай загонять в него шарики по ковру. — Она ткнула в сторону подставки для зонтов, тесно заставленной клюшками для гольфа. — Утром посмотришь — все ковры, будто шкура побитой собаки… Просто жалость берет — до чего человек хороший, а по ночам не спит ни в какую… Теперь вот уезжать надумал. Жалко его. Сегодня таких джентльменов, как он, больше и не сыскать…

Когда я вернулся, ты уже сидел за накрытым столом. Вид у тебя был озабоченный.

— Хочешь, я запишу все, что рассказал, — предложил я, садясь на свое место.

Это мне пришло в голову под душем. Я и сейчас думаю, что это была совсем неплохая идея. Согласись ты тогда на мое предложение, получил бы тут же, на месте, — что называется, «не отходя от кассы», — те самые пять с половиной тетрадок, которые я успел теперь заполнить, сидя здесь взаперти. И не исключено, что тогда нам удалось бы предотвратить все последующее. Но ты сказал:

— Нет, не стоит. Мне кажется, сейчас важнее нащупать, что здесь самое главное, во всей этой истории…

— Мать, — ответил я, не задумываясь.

По-видимому, это тебя не убедило:

— Но ведь у вас такими делами вроде бы занимается как раз отец, не так ли?

— Верно. Но отец — настоящий профессионал, он свое дело знает, поэтому не думаю, что ему может что-нибудь угрожать. А вот с матерью явно не все в порядке. Она во что-то здорово впуталась и, по-моему, в ближайшее время собирается увязнуть бесповоротно.

— Почему тебе так кажется? — последовал твой быстрый вопрос, и по тону я понял, что ты и сам доверяешь ее здравому смыслу не больше моего.

— Из-за очередного маминого письма… — И я процитировал тебе ее слова о «длинном пути, который мы должны пройти вместе», и о той «новой надежде», которая «и моя, и наша общая».

Странное дело, но в пересказе все эти сентенции мне и самому показались не особенно убедительными. Ты был того же мнения.

— Не слишком ли опрометчиво делать такие серьезные заключения на основании одного-единственного письма? — недоверчиво сказал ты.

Подтянув поближе блюдо с мясом, ты стал медленно нарезать себе кусок за куском. Движения были с виду уверенными и точными, но ломти получались какие-то толстые, кривые. Видимо, ты старался скрыть раздражение. Мне подумалось, что тебя, скорей всего, рассердило, что я слежу за матерью, подозреваю ее без достаточных на то оснований. Словно в подтверждение моих опасений, ты произнес:

— Рискованно полагаться на письма одной из сторон, особенно когда речь идет о посланиях такого рода. Они полны надежд, иллюзий, иногда даже невольной лжи…

— Но у меня есть и другие доказательства, — настаивал я. — Два других ее письма. И еще я видел, как она ждала ночью того человека, который проехал мимо нашего дома на машине…

Вдруг твой голос прозвучал напряженно:

— Ты успел разглядеть машину?

— Что-то такое неуклюжее — вроде «форда» или «олдсмобиля».

— Ну, в Нью-Йорке полно таких машин, — уже успокоенно сказал ты. — Мало ли кто мог проехать по вашей улице…

Мне вспомнилось, как мать вот так же пыталась доказать, что тогда, в туннеле Линкольна, незнакомец тоже сел в мою машину по ошибке — мало ли машин, похожих на нашу. На сей раз у меня был более убедительный аргумент:

— Верно. Но с чего вдруг какая-то чужая машина станет останавливаться именно возле нашего дома, к тому же как раз у дерева с основательно вычищенным дуплом?!