— Не забыть хлеб забрать, — радостно провозгласила моя новая знакомая, — в прошлый раз два противня оставили в машине, друг на друга понадеялись.

Мы же не одни такие иждивенцы. По всему городу продукты развозят. Сейчас пора горячая, на огороде надо быть, вот девчонки и отпрашиваются через день. Зима-то не за горами, оглянуться не успеешь, а она тут как тут, занесет, приморозит. Завтра и я на огород поеду: полоть надо, картошку окучить. Тебя как зовут-то?

— Евгения.

— Женька? Хорошее имя, мне нравится. А меня Татьяной кличут. Ты здесь новенькая, что ли? Я тебя не помню.

— Ага, я недавно устроилась, — подтвердила я. — Буквально пару дней.

— У нас народ часто меняется, не выдерживают люди. Одни уходют, другие приходют… Тяжело, что и говорить. А мужики не больно-то идут работать, у них другие интересы. Ты мне на раздаче-то поможешь?

— Конечно, помогу! О чем разговор.

Отличный шанс попасть на территорию клиники.

Жаль только, если кто-то подберет мой любимый веник с совочком. Хотя не велика потеря, еще купим.

Мешок картошки мы подняли с большим трудом.

Водитель лишь подтащил его к краю, а мы, подхватив его за уголки, заволокли в подсобку.

— Сразу видать, деревенская девка. Вон как мешки ворочаешь! — похвалила меня Татьяна. — Мужики иной раз сгибаются, а мы — на плечо и вперед. У тебя как с мужским полом-то?

— Нормально, — пожала плечами я, не совсем понимая, что имеет в виду Татьяна.

— Ты девка видная, у тебя проблем быть не может, — радовалась женщина, кладя на мои протянутые руки лоток с белым хлебом.

В отделения продукты доставляли сестры-хозяйки с помощью тех больных, которым можно было доверять. А доверять можно было алкашам и самым тихим душевнобольным.

— А тут буйных и нету, — просвещала меня Татьяна. — Все спокойные такие. Одного только недавно привезли — поначалу все скандалил, а потом ничего — притих.

— Это кто такой? — бесстрастным голосом спросила я.

— Да парнишка один — нашенский, из Красноармейска. Сын какой-то шишки. Во как бывает — родители большие люди, а дети ненормальные.

— Бывает, — согласилась я. — Если нужно разнести завтрак по отделениям — я помогу.

— Ой, как хорошо-то! — обрадовалась Татьяна. — А то сестрички, бедненькие, надрываются, сил нет.

На больных тоже надежа плохая…

Точно в назначенный срок стали подходить силы, предназначенные для обеспечения больных людей свежей и здоровой пищей. Первой появилась круглая розовощекая тетка с коричневой бородавкой на кончике носа.

— Танька, отоваривай! Больные кушать хочут!

— Твои психи плохо едят, после них целый центнер остается, — верещала Татьяна.

— Можно подумать, алкаши хорошо едят. Они даже закуску не признают, одну водку трескают.

Черт, сколько терпения надо, чтобы узнать, что сын Николая Стольника делает в психушке! Слишком уж много странностей в этом деле, чтобы я могла не обратить внимания на такой интересный факт.

— Так мы идем в отделение или нет?

Мне стал надоедать этот деревенский базар. Время не ждет, а я слушаю лекции про «аликов» и «шуриков», о которых я и сама могу порассказать немало.

Тетка с бородавкой тупо уставилась на меня:

— Новенькая, что ли?

— Это Женька, она тебе поможет разнести завтрак.

Круглолицая тетя вздохнула и указала пальцем:

— Бери ведро с кашей — раз, и чайник с чаем — два. Я возьму хлеб и масло.

Мы без проблем оказались на территории клиники, я порадовалась, что все получилось так безболезненно. Вскоре мы подошли к двухэтажному кирпичному зданию, построенному во времена Хрущева.

Стены когда-то были оштукатурены и окрашены в желтый цвет. Со временем краска облупилась, обнажая серую поверхность.

По пути мы встретили сестру из отделения для алкоголиков, которую сопровождали двое мужичков унылого вида.

— А у меня сегодня нет помощников, — сокрушенно произнесла тетка с бородавкой. — Были двое: один с температурой слег, а другого вчера выписали.

Я не стала спрашивать, сколько больных находится в отделении, чтобы не вызывать подозрения своим любопытством.

— В нашем отделении мало народу лежит, — как бы отвечая на мой вопрос, сказала толстушка. — Вот алкоголиков — тьма тьмущая. Мужики допьются до белой горячки — и сюда. Сейчас водки любой полно, на разные вкусы. Пока все перепробуешь — сопьешься.

Меня этот вопрос, честно говоря, волновал мало.

Ведра с кашей и чаем были установлены на тележку с колесиками, туда же была поставлена груда тарелок и несколько стаканов, и мы покатили по коридору.

Я старалась не смотреть в глаза представителям медперсонала, попадавшимся навстречу, чтобы никто не заинтересовался моей личностью. В принципе всем было на меня наплевать, особенно дежурившим в коридоре санитарам. Мой белоснежный, правда, немного помятый, вид не привлекал ничьего внимания.

Мы заезжали в палаты, в которых лежало по несколько человек, раздавали завтрак и ехали дальше.

Больные совсем не напоминали тех умалишенных. которых я видела раньше только в кино. Они спокойно и деловито подходили к тележке, получали свою порцию и возвращались к тумбочкам. Только взгляд был настороженный, как у затравленных волков.

— Еще три одиночки, — произнесла тетя.

Мы двинулись дальше. В одиночных палатахбоксах содержались больные, которым нужен абсолютный покой. Для них не устанавливался тюремный режим, но за ними постоянно и внимательно наблюдали. Под бдительным оком санитара мы дефилировали от «одиночки» к «одиночке», пока не оказались в последней палате.

На койке, опустив голову, сидел молодой человек. Когда мы показались в дверях, он вскинул голову и посмотрел на нас тоскливым взглядом серых глаз.

Это был Алексей Стольник.

Парень с фотографии, которую я обнаружила в доме Александры Стольник. Та же прическа, то же неулыбчивое выражение лица. Я провела с сыном Александры Ивановны часа два или больше, но могу поклясться, что передо мной был другой человек.

Похожий, но другой.

— Кушать будешь? — участливо спросила его тетка.

Молодой человек снова опустил голову и замер.

— Ужасно плохо ест, — вздохнула сестра. — Напичкают лекарствами, вот ему в рот ничего и не лезет.

Мне пришла в голову неплохая, на мой взгляд, мысль.

— Я попробую сама покормить его. Может, сумею уговорить?