мама. Щеку обожгла очередная пощечина. – Что ж ты за сука такая, а? Неблагодарная блядь. Сейчас я тебя научу уму-разуму. Крыса ебучая!

Мама потащила меня в комнату. Я побледнела, поняв, куда она меня тащит. К дивану, где на спинке все так же висел ремень отчима. Сердце скрутило от боли, а голова закружилась. Я заорала, когда мама вывернула мне руку, пытаясь затащить на диван, а потом, кое-как поднявшись на ноги, отпихнула маму в сторону.

Она отлетела легко, словно пушинка. Открыла от удивления рот, а в глазах блеснула ненависть. Я сжала кулаки и шумно выдохнула, стоя напротив неё. Страха не было. Был один лишь гнев, который я хотела выплеснуть. Такое бывало не раз, когда внутри будто что-то лопалось.

– Ты что делаешь, сука? – прошипела мама, хватая ремень. Я равнодушно на него посмотрела, поджала губы и помотала головой. – Руку на мать поднимаешь, дрянь?

– Не смей, – тихо ответила я, когда мама сделала ко мне шаг. Она остановилась и склонила голову, словно переваривая услышанное.

– Что?

– Не смей. Меня. Трогать, – выдохнула я, смотря ей в глаза. Мама замахнулась, ремень протяжно взвыл, но я задрала голову и добавила. – Если ты сейчас меня ударишь, я уйду. Клянусь!

– Куда ты уйдешь, потаскуха? – прошипела мама, но ремень все же опустила. – Кому ты нужна, прости Господи?

– Никому. Да и плевать. Ударишь еще раз – я уйду, – повторила я, сжав кулаки. Голос окреп, и мама это почувствовала. Она попятилась и растерянно посмотрела на отчима, который, открыв рот, вылупился на меня. – Не смей меня трогать. Никогда!

Мама неожиданно попятилась и села на диван. В её глазах блеснули слезы, а губы дрогнули, словно мы с ней поменялись местами. Я никогда её такой не видела, поэтому злоба и ненависть отступили. Мама заплакала, но тихо и тоскливо.

Я вздохнула и, сев рядом, положила руку ей на плечо. Отчим, увидев это, хмыкнул и, взяв ключи, сбежал на улицу. Он часто так делал, когда мама меня наказывала, а сегодня, получается, я наказывала её? В голове все перемешалось и откуда-то изнутри вылезла жалость. Я никогда не видела маму такой. Растрепанной, жалкой и несчастной. Она уткнулась мне в плечо и шмыгнула носом.

– Прости, – прошептала она. – Прочти, доча.

– Мам… – я кашлянула, потому что на глаза тоже навернулись слезы.

– Я знаю, что я та еще сука, а ты… ты ни в чем не виновата. Тем более в том, что он ушел, – глухо ответила она. Я побледнела, поняв, что она говорит о папе. Впервые она говорила о нем сама, а не потому что я попросила. Мама снова всхлипнула и прижала ладонь к груди. – Ой.

– Мам!

– Все хорошо, – мотнула она головой. Затем отстранилась и вытерла ладонью слезы. Затем посмотрела на меня и робко улыбнулась. – Ты просто его копия. Глаза, нос, губы. Даже волосы его. Моего ничего нет.

– Поэтому ты меня ненавидишь, мам? – спросила я. Она отшатнулась, как от удара и прижала ладони к лицу.

– Нет, Насть. Не тебя. Его. Просто… каждый раз, как посмотрю на тебя, я вижу его. Понимаешь? Прости, доча. Ну, прости дуру старую.

– Мам, ты не дура, – растерянно пробормотала я. Весь запал улетучился, вновь превратив меня в ту Настю, какой я всегда и была. – Ты хорошая. Мам, слышишь?

– Прости, – мотнула она головой и, поднявшись с дивана, положила передо мной деньги. Четыреста рублей, которые нашла в моей куртке. – Вот, возьми. Я не сдержалась, наорала… Мы сами как-нибудь. Правда. Игорю вон с животом плохо, врачи нужны… Я ж молчу, в себе все держу, тебе не говорю. А тут сорвалась… Дура.

– Нет, мам. Возьми, – мотнула я головой, протягивая деньги ей. – Возьми. Я же не знала…

Мама кивнула и, утерев глаза ладонью, отправилась на кухню, оставив меня одну.

Ночью я не могла уснуть. Перед глазами раз за разом всплывал наш разговор. На миг мне показалось, что мама правда была искренней. Я хотела в это верить… но что-то давило на грудь. Сомнения, страх, жалость.

Если она так ненавидит папу, почему должна страдать я? Я не просила быть похожей на него. Не просила избиений и издевательств. «Я же не он. Я – Настя. Я твоя дочь», – кричал в голове мой внутренний искалеченный ребенок. Но крик захлебнулся и пропал, словно его и не было.

Вздохнув, я встала с кровати и села за стол. Достала дневник и ручку. Разгладила лист, чуть подумала и написала то, что волновало меня больше всего:

– «Сегодня мама плакала. Но почему я ей не верю?».

Глава шестая. Выбор.

Одиннадцатый класс. Множество мыслей в голове: куда пойти, как поступить, как жить. Но не у меня, а у моих одноклассников. Катька летом штудировала списки ВУЗов и выбирала, куда пойти, а я сидела рядом с ней и грустила, зная, что завтра и послезавтра у меня смены на мясокомбинате.

Когда я подошла к маме летом с вопросом насчет вышки, то получила то, что ожидала. Ругань, а потом и слезы. После моего эмоционального взрыва, когда мама нашла мою заначку, она правда перестала меня бить. Но насилие не исчезло. Оно стало более хитроумным и опасным, ведь теперь страдало не мое тело, а душа.

– Нечего тебе в институте делать, – отрезала мама, когда я взяла у Катьки сборник для поступающих в ВУЗы и положила перед ней на стол. – Бестолковщина это все. Вот есть у меня диплом и что? Помог? Папка твой перечеркнул все, когда писюном своим кривым тыкать начал абы куда, да тебя заделал.

– Но я же не буду всю жизнь на мясокомбинате работать? – удивилась я, присаживаясь рядом. Мама нахмурилась, как и отчим. Но он предпочитал помалкивать, пока она орудовала своим языком в моей голове. – Тяжело там, да и перспектив никаких.

– А они нужны тебе, перспективы эти? – фыркнула мама. – Зарплата хорошая, не каждый у нас такую получает. А выйдешь на полный день, так еще больше зарабатывать будешь. Там и до мастера дойти можно.

– Катька собирается поступать, да и одноклассники мои тоже, – вздохнула я, теребя в руках брошюру.

– Ага. С крыши прыгать пойдут, ты тоже прыгнешь? – съязвила мама и хлопнула рукой по столу, после чего заглянула мне в глаза. – Туго нам сейчас, доча. У отца вон с животом проблемы, братьев надо на ноги поднимать, да и у меня не так все гладко.

– Я на заочку могу, – сделала я еще одну попытку убедить маму, но та была непреклонна.