знала, что про меня все забудут, поэтому не витала в облаках и не надеялась на чудо. И каким же было мое удивление, когда я, войдя в комнату, увидела на кровати гитару. За спиной стояла мама, а я, потеряв дар речи, пялилась на кровать.

– С днем рождения, доча, – сказала она, положив мне руку на плечо. Я обернулась и поджала губы. Хотелось реветь, но я сдержалась. – Отец вон нашел.

– Спасибо… – прошептала я, обнимая маму. Та вздохнула в ответ и погладила меня по голове.

– Знаю я, что ты к Катьке играть ходишь. Мозоли вон на пальцах, да книжки на столе, – ответила она, кивая на стол. – Только играть будешь, когда нас дома не будет. Иначе я с ума сойду, да и отцу отдых нужен.

– Хорошо, мам. Спасибо, – кивнула я, пропустив её слова мимо ушей.

Когда мама ушла, я взяла гитару и, улыбнувшись, осмотрела её. Старенькая, акустическая гитара. На задней стенке наклейка «Сочи 79». Струны спущены, но это гитара. Моя гитара. Я понимала, что мама скорее всего купила её с рук или у кого-то из знакомых. Но душу грело осознание, что она проявила внимательность и заботу.

Я настроила гитару, как меня учила Катька, и осторожно коснулась пальцами струн. Ну а когда услышала звук, то не сдержала слез. Впервые мама проявила ко мне доброту. Вспомнила о том, что она моя мама, а я её дочь. И от этого хотелось реветь еще сильнее.

На зимних каникулах Катька забежала ко мне, пока мама с отчимом были на рынке, чтобы помочь поменять на гитаре струны. Она принесла свои и велела мне притащить кусачки, а потом сказала то, что снова разбило мне сердце.

– Ну, теперь точно станешь главной панкушкой на районе, – усмехнулась Катька, заканчивая настройку гитары. Она провела пальцем по струнам и удовлетворенно хмыкнула. – Готово, родная. С тебя три пятьдесят.

– Сочтемся, – рассмеялась я, а потом замолчала, когда Катька неожиданно сказала.

– Ха, а гитара-то на Лялькину похожа. Ну, Наташка Лялина с третьего подъезда, – пояснила она, увидев на моем лице удивление. – У помойки валялась. Наташке новую подарили, а ту на помойку вынесли. У нее еще наклейка сзади была… Ох, блядь. Родная, прости…

– Все нормально, – закусила я губу, когда Катька перевернула гитару и все поняла. Да и я тоже. Никто не покупал мне гитару. Мама или отчим шли мимо помойки и увидели её. Вспомнили, что у меня день рождения и забрали с собой, наврав с три короба.

– А я уж подумала, что правда поменялись, – хмыкнула Катька, подразумевая моих родных. – Суки ебаные.

– Да, ладно, – вздохнула я, забирая инструмент. – Нормальная гитара. Спасибо, что хоть такую подарили.

– И то верно, – кивнула подруга. – Чо, гулять пойдем?

– Через час, – ответила я. – Посуду помою и зайду за тобой.

– Давай, – снова кивнула Катька, а я, проводив её, прислонилась к стене в коридоре и поджала губы, не зная, радоваться мне или снова плакать.

Порой мне казалось, что мама и правда пытается меняться. Она могла погладить меня по голове, иногда разговаривала со мной перед сном, спрашивая, как у меня дела в школе. Но потом, словно устав от ношения масок, снова превращалась в прежнюю маму. И тогда возвращались подзатыльники, ругань и оскорбления.

Однажды я долго возилась в морозилке на работе, распихивая полуфабрикаты по ящикам, поэтому ожидаемо заболела. Утром я еле встала, на ватных ногах зашла на кухню и увидела там маму.

– Мам, кажется, я заболела, – поморщилась я, беря стакан и наливая воды из-под крана.

– Глупости не говори, – фыркнула она и, встав со стула, подошла ко мне, после чего пощупала лоб. – Небольшой жар. Где тебя угораздило? С Катькой опять шлялись где-то?

– Я вчера на работе в морозилке была. Пересчитывала полуфабрикаты. Наверное, из-за этого, – ответила я и, присев на табурет, вздохнула. Мне было плохо: лихорадило, дико хотелось пить, да и каждую клеточку тела ломило, словно меня молотком избили. – Можно я дома останусь? Лида разрешит…

– Еще чего удумала, – возмутилась она, доставая аптечку. – Парацетамол с аспирином выпьешь и через два часа пройдет. Пропотеешь и все.

– Мам, но правда плохо, – попытка провалилась. Мама покачала головой и поджала губы. Верный признак того, что она злится.

– Зарплата сегодня?

– Да. Обещали.

– Значит, пойдешь. В школу записку напишу, полежишь пока, а после обеда на работу поедешь.

– Меня сразу завернут и обратно отправят, – возмутилась я, но вспышка забрала последние силы. Голова закружилась, и я чуть не упала.

– Придуриваться только не надо. Обычная простуда. Пей, – она протянула мне таблетки и добавила. – Иди в кровать. Разбужу тебя после обеда.

Но и после обеда мне не полегчало. Голова раскалывалась, горло саднило так сильно, что было больно глотать, а руки ничего не могли удержать. Но мама была непреклонна. Когда дело касалось зарплаты, на второй план отступало все: контрольные, праздники и даже болезни.

Я не помнила, как доехала до мясокомбината, как переоделась и вошла в цех. Хорошо, что меня перехватила Лида и, охнув, увела в подсобку.

– Настя! Ну что ты творишь? – сетуя, она уложила меня на скамью и укрыла телогрейкой. Я вымученно улыбнулась, но Лида вздохнула и покачала головой. – Куда ты поперлась-то с температурой?

– За зарплатой, – тихо ответила я. Меня начало знобить, да так сильно, что аж зубы застучали.

– Дохлым зарплата не нужна, – снова вздохнула Лида и, пощупав мой лоб, скривилась. – Ты горишь вся. Таблетки пила?

– Ага.

– Какие?

– Парацетамол и аспирин, – ответила я. Лида кивнула, подоткнула под меня тулуп и махнула рукой на Аньку, которая вошла в подсобку и открыла рот.

– Бухая? – спросила та, заставив Лиду ругнуться.

– Хуйню не неси. Температура у нее. Если Михалыч будет по цеху гулять сегодня, в подсобку не пускайте. Скажите, травили тараканов.

– Лады, – пожала плечами Анька и, подмигнув мне, вышла.

– Я могу работать, – прошептала я, но Лида покачала головой.

– Можешь, можешь. В себя сначала приди, дурная. А потом работай.

Я всю смену проспала в подсобке. Ни Лида, ни другие рабочие меня не трогали. Только Коля иногда забегал, мялся на пороге, вздыхал и, осторожно прикрыв дверь, уходил. После того, как я сломала руку, он очень трепетно ко мне относился, а тут на него даже жалко было смотреть.

После смены Лида посадила меня на автобус, и я поехала домой. Пассажиры на меня косились всю дорогу, а я, прижавшись горячим лбом к холодному стеклу, дремала. И чуть не пропустила свою остановку, но все же успела выскочить из автобуса и, шатаясь, медленно