знак на ткани. — Каждый день молюсь о душе Катерины и прошу Искупителя простить меня.

— Он ведь добрый, — неуверенно предположил я. — Значит, простит.

— Главное, простит ли человек себя сам, — мужчина несколько раз кивнул. — В душе человека целый мешок, в который он складывает страдания и боли. А все хорошее отчего-то тратит и не откладывает, — Петр светло улыбнулся. — Но я отвлекся. Что до того мужчины, который ухаживал за Катериной. Вряд ли он посещал занятия под своим именем. Тогда считалось зазорным лечиться от пьянства, — ответил Петр. — Да и тот лекарь уже мог завершить практику. Больше десяти лет прошло.

— И то верно, — согласился я.

Петр развел руками:

— Уж простите, мастер Чехов. Но больше я ничем не могу вам помочь. Хотя…

Монах задумчиво потёр ладонью подбородок. И я живо обернулся к собеседнику. А в душе начала разгораться угасшая было надежда.

— Пару раз я следил за ним. Дело не в ревности. Мне тогда не хотелось, чтобы Катерина стала счастливой. И потому надумал я прикончить соперника в парадной, подставив все под ограбление. Но он жил в городской квартире. В старом городе. На улице Литераторов. А там такой трюк провернуть было сложно. Потому я бросил эту затею и махнул рукой, решив, что при случае отыграюсь на супружнице.

Я с трудом сдержал довольную улыбку. В старом городе раньше жила вся аристократия и интеллигенция Петрограда. Были даже отдельные дома. Например, дом Музыкантов, дом Актеров, дом Оперы и Балета, дом Художников. Иметь квартиру в старом городе считалось престижным. Но купить там жилье, даже в Смутные времена, было очень сложно. Совет домовладельцев имел преимущественное право выкупа квартиры у собственника. И уже потом, на собрании, люди определяли, кому стоит продавать освободившиеся комнаты.

Значит, душегуб был из семьи людей искусства. Потому что в тех домах нельзя было снять квартиру. Только купить, или получить по наследству. Зато теперь понятна тяга душегуба к актрисам.

— А дом не помните? — с робкой надеждой уточнил я.

— Четвертый, — просто ответил монах. — Который дом Режиссера. Там ещё табличка была. И бюстик на фасаде. Я пока там бродил да планировал дурное, прочел, что это режиссер Роум. Запомнилось как-то.

— Больше спасибо, мастер Попов, — поблагодарил я монаха.

— Просто Петр, — поправил меня мужчина.

— Вы очень мне помогли, Петр.

— Не за что, юноша, — добродушно улыбнулся Петр. — Ступайте с миром.

Где-то за собором послышался звон колокола, и монах поднялся с лавки:

— Ну, и мне пора, — произнес он. — Идёмте, я вас провожу, мастер Чехов.

— Благодарствую, — согласился я, и мы направились по дорожке к выходу.

— И ещё, — как бы между прочим произнес Попов, когда мы уже подошли к воротам. — Уж не знаю, зачем вы слукавили, что эта ваша спутница ваш помощник, да и осуждать вас за этот поступок не буду. Искупитель вам судья. Только я бы на вашем месте не стал ей доверять. Уж очень мрачная у нее душа. Темная

— Ну, я тоже темный, — с улыбкой ответил я.

— Некромант, — спокойно кивнул монах. — Но в этом нет ничего дурного. Вам не о чем переживать.

— Как же нет, когда темноту противопоставляют свету Искупителя? Это против Его воли, — удивился я, и монах обернулся ко мне. Хитро прищурился:

— Это кто вам сказал, Павел Филиппович? Сила есть сила. И ее цвет выбирали не вы. Силой людей наделяет Искупитель. Стало быть, он решил, что вы будете темным. Он дал вам инструмент, а уж как вы будете им пользоваться, во благо, или во зло — решать только вам.

— Я вижу призраков и поднимаю мертвых, — напомнил я.

— Сила как нож. Вам решать перерезать ли им пуповину новорожденного, освободить залетевшую в сети птичку или убить кого-то. Нож не станет плохим в зависимости от того, чья рука его держит. Он всего лишь нож. И только ваша ладонь решит, как его использовать. Сегодня вы спасете одного человека, а завтра погубите другого. Вы просто тот, кто совершает поступок. И вот поступок может быть плохим или хорошим.

— Интересный пример, — растерялся я.

— Можно иметь темную силу, но при этом обладать светлой душой. Помогать нуждающимся. И я вижу, что вы знаете, что такое жалость и доброта. В вашей груди живет огонь, который многим будет не по вкусу. И однажды вы и сами можете подумать, что он вам не нужен. Но прошу вас вспомнить мои слова, — мужчина мягко тронул меня за плечо, — Потушить огонь проще, чем зажечь его вновь. И в темноте смогут заблудиться все, кого вы должны будете спасти.

Я опешил от этих слов и отчего-то смутился.

— У вашей спутницы же все наоборот. И душа черная, с грехами, которые уже не отмолить. Потому что она не захочет. Хотя я могу заблуждаться. Но все же видится мне, будто бес в ней.

— Поэтому вы не пустили ее во двор монастыря? — спросил я, и Попов кивнул:

— И поэтому тоже, Павел Филиппович. Настоятель не возражает, если женщины по необходимости проходят на территорию.

— Понял, — пробормотал я, хотя не был уверен, что понимаю, о чем речь.

— Ладно, удачи вам в поисках, мастер адвокат. Да, оставьте номер телефона. Может быть, я ещё чего вспомню.

— У вас здесь есть телефоны? — удивился я, и Петр усмехнулся и достал из кармана старый кнопочный аппарат с небольшим экраном.

— Ну, чай не в глуши живём. Пытаемся идти в ногу со временем. Интернет есть у настоятеля. А остальным он без надобности.

— Однако, — покачал я головой и продиктовал номер телефона. Попов кивнул, записал цифры в список контактов, нажал на кнопку вызова, проверяя, правильно ли записан номер. И в моем кармане зажужжал аппарат.

— Ну, удачи в поиске, Павел Филиппович, — попрощался монах и открыл заскрипевшую калитку, выпуская меня с территории. — Желаю вам добиться освобождения невинного. И если удастся найти того душегуба, то будьте осторожны. Тот, кто убил несчастную женщину, которая отвыкла доверять мужчинам, может оказаться опасен.

— Благодарю вас за помощь и добрые слова, — сказал я и пошел прочь.

Спиной я ощущал пронзительный взгляд, который, однако, не тревожил, а, напротив, успокаивал. Словно меня провожал до калитки родной человек. Странное ощущение не пропало, даже когда дверь со скрипом закрылась.

Райская ждала меня в машине. Я подошёл к авто, деликатно постучал в тонированное стекло со стороны водителя. Некоторое время ничего не происходило. А затем окно опустилось, и я увидел журналистку. Она растерянно хлопала глазами, глядя на меня:

— Вы уже вернулись, Павел Филиппович? — сонно уточнила она, и как мне показалось, голос ее прозвучал с едва