— Есть новости из Лос-Анджелеса? — спросил я.

— Брендон Коппертаун был на грани нервного срыва, — сказала Лесли. — Почти все его дела в Лос-Анджелесе сорвались, а продюсерский центр, которым он руководил, практически обанкротился.

— А дом как же?

— С ним бы они тоже скоро распрощались, — ответила Лесли. Я непонимающе посмотрел на нее. — Ипотека уже полгода как не плачена, — пояснила она, — а доход Коппертауна за этот год даже до тридцати пяти тысяч не дотягивал.

Эта сумма как минимум раз в десять превышала мою ставку, так что я не чувствовал к Коппертауну особого сострадания.

— Вообще все это похоже на классическую семейную трагедию, — сказала Лесли, не переставая штудировать справочник. — Отец семейства разом теряет положение в обществе и благосостояние. Он не в силах перенести этого позора и к тому же решает, что жена и ребенок жить без него не смогут. Соответственно, он срывается, сносит голову знакомому журналисту, приканчивает семью, а потом совершает самоубийство.

— Путем уничтожения собственного лица?

— Ну, идеальных версий не бывает, — не смутилась Лесли. — Мы ведь так и не установили, что именно привело Уильяма Скермиша в Вест-Энд в ту ночь.

— Может, он хотел снять кого-нибудь? — предположил я.

— Не хотел, — возразила Лесли, — я бы знала.

Поскольку данные об Уильяме Скермише несколько потеряли свое значение для следствия, их сбор поручили самому неопытному сотруднику отдела расследования убийств — то есть Лесли. Она со всем возможным рвением принялась восстанавливать события последних часов его жизни, тратила на это уйму времени и сил и с радостью излагала мне все малоприятные детали. Исследовав романтические склонности Скермиша, Лесли выяснила, что он никогда не наведывался в Вест-Энд в поисках приключений на ночь. Все связи нашего бедного Уильяма отличались завидным постоянством — со всеми своими бойфрендами он знакомился либо на работе, либо через общих друзей. Лесли также отсмотрела записи со всех камер, в видоискатели которых Скермиш попал той ночью. Получалось, что он вышел из дома и направился к станции «Тафнелл-парк». Доехал на метро до «Тоттенхэм-Корт-роуд» и оттуда по Мерсер-стрит пошел прямиком к Ковент-Гардену. Уверенно, никуда не сворачивая, — словно его там кто-то ждал.

— Как будто что-то повлияло на его разум, так? — спросила Лесли.

И я рассказал ей о чарах «Диссимуло» и о нашей версии, согласно которой что-то проникло в сознание Коппертауна, заставив его изменить собственное лицо, а потом убить Уильяма Скермиша и своих близких. Этот рассказ логичным образом перетек в повествование о встрече с Мамой Темзой, о первых уроках магии и об экономке (хотя один Бог знает, кто она на самом деле!) Молли.

— А ты уверен, что имеешь право все это мне рассказывать? — спросила Лесли.

— А почему бы и нет? — сказал я. — Найтингейл мне не запрещал. И потом, твой шеф тоже верит во все это, правда, оно ему не слишком-то нравится.

— Так выходит, что-то проникло в сознание Коппертауна, верно? — не унималась Лесли.

— Верно, — согласился я.

— И это «что-то», — продолжила она развивать мысль, — могло точно так же внедриться в сознание Уильяма Скермиша. И, соответственно, заставить его появиться ночью в Вест-Энде, чтобы ему там снесли голову с плеч. То есть если оно влезло в голову одному человеку, то сможет проделать это с кем угодно, например со мной или с тобой?

Мне снова вспомнилось жуткое развороченное лицо Коппертауна, когда он бросился на меня там, на лестничной клетке, острый запах его крови.

— Спасибо, Лесли, порадовала, — сказал я. — Твоя гениальная идея теперь, конечно, будет способствовать моему здоровому сну.

Лесли взглядом указала мне на Селию Манро — та все так же смиренно сидела на скамье.

— У нее ведь тоже был внезапный приступ буйного помешательства, помнишь? — сказала она. — А если она тоже одержима?

— Но лицо-то у нее не развалилось.

Заметив наши взгляды, Селия Манро вздрогнула.

— А что, если случай с Коппертауном был главным «взрывом», который имел «отголосок» — помешательство этой дамы? Тогда, возможно, были еще подобные случаи, и мы просто оказались свидетелями одного из них.

— Надо проверить сведения по недавним происшествиям, вдруг действительно что-то совпадает, — сказал я. — Глянь папку с отчетами.

— Думаю, проверим Вестминстер и Кэмден, — сказала Лесли, — по ним в последнее время поступило много отчетов.

— Забей в поиске «агрессия» и «лица, не привлекавшиеся ранее», — посоветовал я. — Так будет проще, система быстрее найдет.

— А ты что будешь делать? — спросила Лесли.

— Учиться создавать магический свет, — гордо ответствовал я.

Два дня спустя утром я едва успел принять душ, как Найтингейл велел мне собираться. Тренировка отменялась, завтрак, видимо, тоже. Мой наставник был одет в «рабочую форму», как я мысленно прозвал двубортный твидовый костюм в тонкую косую полоску с кожаными заплатами на локтях. Фирменное пальто «Берберри» он перекинул через локоть, в руке держал уже знакомую трость с серебряным навершием. Я вдруг вспомнил, что до этого дня ни разу не видел, чтобы он ее носил в дневное время.

— Мы едем в Пэрли, — сказал он и, к моему изумлению, бросил мне ключи от «Ягуара».

— А что там? — поинтересовался я.

— Я вам не скажу. Будет лучше, если вы составите собственное мнение.

— А это по полицейской части или в рамках ученичества? — поинтересовался я.

— И то и другое, — был ответ.

Сев за руль «Ягуара», я повернул ключ зажигания и несколько секунд с наслаждением слушал ровный, мощный гул мотора. Не стоит торопиться, когда в жизни наступают по-настоящему приятные моменты.

— Жмите на газ, как будете готовы, — сказал Найтингейл.

Управлять этой машиной оказалось тяжелее, чем я ожидал.

Но то, как двигатель реагировал на нажатие педали газа, искупало абсолютно все — в том числе заносы на повороте и горячий сухой воздух, который периодически бил мне в лицо из обогревательной системы.

Мы ехали по мосту Ламбет. В будни в Лондоне всегда большие пробки, и мы медленно тащились мимо Овала и через Брикстон к Стритхэму. Дальше была уже окраина, и мимо неслись десятки двухэтажных частных домов в эдвардианском стиле, перемежающихся одинаковыми улицами. Время от времени мы проезжали зеленые насаждения. Их неправильные прямоугольники — все, что осталось от старинных деревень, сросшихся вместе, словно пятна плесени в чашке Петри.

Трасса А23 плавно перешла в шоссе на Пэрли, мы проехали мимо пары высоких колонн, увенчанных огромным логотипом «ИКЕА». Следующий пункт — Пэрли, знаменитый Пэрли, вы же понимаете, о чем я?

На парковке возле железнодорожной станции нас уже ждал красный микроавтобус «Фольксваген» со знаками отличия Лондонской противопожарной службы. Мы остановились рядом, и из микроавтобуса вышел пухлый человек. Он приветственно помахал нам. Лет ему было, наверное, сорок с небольшим, нос у него был сломан, а коротко подстриженные темные волосы топорщились. Найтингейл представил его: Фрэнк Кэффри.