ты себя при этом почувствовала? Живой? Удовлетворенной? Королевой гребаной вселенной?.. Как преступница?

— Нет! Нет! Нет!

— Больно слышать правду, не так ли?

— Данте, какого черта ты делаешь? — бормочет Джозеп. — Для такого дерьма есть другое время и место.

Это еще больше понижает температуру в помещении.

— Держи, свое мнение при себе, черт побери, — рычит он.

— Ты ошибаешься на мой счет, — тихо отвечаю я. — Ты изо всех сил цепляешься за мою мораль, чтобы заставить самого себя почувствовать лучше из-за своих собственных грехов. Я цепляюсь за это, потому что это то, что делает меня человеком. Будь я проклята за то, что так сильно забочусь о таком мужчине, как ты. Ты умер давным-давно, Данте, и я не могу продолжать возвращать тебя к жизни. Я не позволю тебе утащить меня еще дальше на дно.

— Ты будешь делать все, что я тебе черт побери, скажу.

— Нет, — говорю я, держась твердо, хотя одному богу известно чего мне это стоит. Взгляд, которым он смотрит на меня, ужасает. — Я не могу отмахнуться от своих преступлений как от пустяка. Я не могу блокировать их, как ты можешь с помощью секса, алкоголя или еще чего-нибудь, чем ты там, черт возьми, занимаешься. Как я уже говорила, я никогда не буду чувствовать себя менее виноватой из-за того, что нажала на курок!

Воцаряется тишина.

— Думаю, я должна уйти.

Дрожа, я возвращаюсь в коридор, и срываюсь на бег, как только босыми ногами касаюсь кафеля. Вылетев через парадную дверь, я несусь по подъездной дорожке и не останавливаюсь, пока не добираюсь до пляжа. Здесь кромешная тьма. Звезды и тихий рокот океана — мои единственные ориентиры, но я больше не боюсь крутого обрыва. Я только боюсь его и того, во что он так решительно настроен превратить меня.

Спотыкаясь о камень, я падаю на колени, хватая пригоршни белого песка; чувствую, как он просачивается сквозь мои пальцы, словно вода. Словно надежда. Как я вообще могла подумать, что смогу изменить этого человека?

— Ив.

Я вздрагиваю от ужаса. Он последовал за мной. Я выплюнула в его адрес слова ненависти и яда, и теперь он здесь, чтобы сделать мне соответствующий выговор.

Он останавливается примерно в метре от меня. Здесь так темно, что я не вижу его лица, только очертания его массивной фигуры в радужном лунном свете.

— Это было настоящее шоу, mi alma.

Я чувствую его гнев и что-то еще.

— Оставь меня в покое, Данте, — хриплю я. — Пожалуйста… просто оставь меня в покое.

— Я никогда не соглашусь сделать это.

Он встает передо мной и заключает меня в объятия. Данте держит меня в своих объятиях вот так очень долго, удерживая ладонью мою голову, моя щека прижата к его груди, его сердце стучит как гром сквозь рубашку. Он держит меня так до тех пор, пока все, что я не начинаю чувствовать к нему — это гораздо более мягкие эмоции, чем ненависть.

Как его прикосновения могут быть такими приятными, когда все в нас неправильно?

— Не заставляй меня выбирать, — шепчу я.

Пауза.

— Между чем, мой ангел?

— Между тобой и тем, что правильно.

— Мы — это правильно, Ив. Чертовски правильно, — яростно заявляет он. — Просто мой способ чтобы показать это — хреновый, как и у тебя тоже, — он начинает поглаживать меня по спине, бормоча слова, от которых у меня на глаза наворачиваются слезы. — Не отказывайся от меня, детка. Ты — единственный свет, который я вижу.

Он звучит таким потерянным, так не похоже на бессердечного тирана из прошлого. Я вспоминаю его шепот прошлой ночью, страстные извинения от человека, который считает их опасными недостатками.

— Данте…

Он заставляет меня замолчать поцелуем. Теплые полные губы, нежные, но настойчивые; так отличается от жгучих вчерашних поцелуев, которые оставили на моем рту кровоподтеки и синяки. Его слова обезоружили меня. Его заявление разорвало мне сердце. Он углубляет поцелуй и пробивает то, что осталось от моей защиты. Я обвиваю руками его шею и притягиваю ближе. У него вкус крепкого алкоголя и печали, которую он никогда мне не раскроет. Прежде чем я успеваю опомниться, он толкает меня на песок и валится сверху.

— Мое саморазрушение — это яд, — со стоном заявляет он.

Это единственное объяснение, которое он даст мне за то, что так плохо обошелся со мной сегодня вечером, единственное извинение, которое я услышу из его уст. Несмотря на это, я ловлю себя на том, что хочу облегчить бремя его вины.

— Позволь мне помочь.

— Займись со мной любовью, — он спускает бретельки моего комбинезона с плеч, обнажая мою грудь. Наклонив голову, Данте ласкает мои соски языком, крепко посасывая, пока они не твердеют и начинают ныть. Я стону, когда волна желания проносится по моему телу. — Как в тот раз в твоей квартире… помнишь это, Ив? Ты, я, и никакой другой ерунды, — за этим следует остальная часть моего комбинезона. Сейчас на мне только белые кружевные трусики.

— Я больше не могу поспевать за тобой, Данте, — выдыхаю я, его имя застревает у меня в горле. — В одно мгновение ты говоришь самые приятные вещи. В следующее разбиваешь мне сердце.

— Просто… люби меня.

— Я люблю, несмотря на все, через что ты заставил меня пройти, и все, что ты сделал.

— Пожалуйста, — он переплетает свои пальцы с моими и поднимает их высоко над моей головой, все это время покрывая мягкими поцелуями мою щеку и подбородок. — Ты нужна мне. Мне нужно почувствовать что-то хорошее и правдивое.

— Ты превратил меня в убийцу, — плачу я.

— Ты убила из любви, а не из ненависти. В этом разница между нами. Это делает тебя еще большим ангелом для меня.

— Я чувствую себя такой виноватой.

— Я освобождаю тебя от этого.

Эти осколки уязвимости — то, что связывает нас вместе. После этого ожесточенного спора у нас был только один путь назад.

Мой несовершенно идеальный преступник.

Мой счастливый конец и моя величайшая трагедия.

Отпустив мои руки, Данте снимает мои ноги со своей талии, чтобы снять рубашку и расстегнуть джинсы. Просовывая большие пальцы за пояс моих трусиков, он спускает их по моим бедрам. Я дрожу от морского бриза, так же сильно, как и от своей страсти к нему. Крупные песчинки подо мной теперь царапают мою обнаженную спину и задницу.

Он наклоняется и скользит одним пальцем внутрь меня, тихо рыча при этом.

— Ты такая мокрая, Ив. Такая чертовски влажная для меня, — Данте убирает палец, и хотя я этого не вижу, я знаю, что