Она не была похожа на призрака, по крайней мере на то, как их описывают. Никакой прозрачности, и никакого чувства страха, клубящегося вокруг. Просто худенькая девушка, появляющаяся как-то незаметно и ниоткуда. И дрожь вызывало уже не ее присутствие, к которому Катерина, к своему стыду, слишком быстро привыкала, а только внезапность появлений.

Катерина поймала себя на том, что стоит в коридоре и всерьез раздумывает, какой сейчас год. В реальности. Ведь, в сущности, кто сказал, что ей мерещится юная Катя? Может быть, это юной Кате мерещится она, тридцатичетырехлетняя… И острая надежда прорезала все ее существо: а что, если всех этих лет, этого ужаса, этих слез и одиночества, этого всего просто не было? Что все примерещилось, и сейчас она наконец восстанет ото сна, и ей будет семнадцать, и жизнь продолжится с того места, на котором тогда кто-то великий и непостижимый нажал на «паузу».

Катерина замерла на пороге чулана, в который направлялась, и отдалась этой надежде полностью. Она почти чувствовала, что сейчас, вот сейчас… Но ничего не произошло. Никаких световых вспышек, покалывания пальцев, завихрений времени и пространства. Все тот же дом и чулан. И ей тридцать четыре, и она сошла с ума.

Тут ее застал звонок Пети, бывшего мужа. Он оповестил Катю о том, что в школе у сына объявлен карантин на двадцать один день: пятеро заболевших скарлатиной из параллели.

– А Митя-то, Митя! – всполошилась Катерина. – Он здоров?

– Говорят, что да. Но ты же понимаешь… Скарлатина. Пока непонятно.

– Температура, сыпь?

– Нет, я проверял. Катерин, да ты не переживай, его врач только что осматривал. Лучше скажи, как у тебя дела?

– Не очень. Но я сейчас же возвращаюсь назад!

– Эй, зачем? С Митей все нормально, я справляюсь. Конечно, карантин не предполагался, но…

– Точно справишься?

– Это такой же мой сын, как твой. Не надо строить из себя Чипа и Дейла, спешащих на помощь. Продай этот чертов дом сейчас, чтобы снова не таскаться.

– Но… – Катерина осеклась, окончательно осознав, что наломала дров с полковничьей четой. – Это займет еще какое-то время.

– Ну значит займет! – Петя начинал сердиться. – Катерин, где твои мозги-то? Сама прикинь, как будет тупо, если тебе придется еще раз ездить…

После разговора она вернулась в чулан, вся в сомнениях и раздумьях. Катерина знала, что должна сесть в машину и вернуться в Москву уже к вечеру. Но почему-то все равно колебалась. Девушка-призрак растворилась в полумраке, видимо, ее спугнул телефонный звонок. Такие вещи обычно лучше остального дают почувствовать, что реально, а что нет: школьная скарлатина реальна, и прожитые Катериной года – тоже.

В чулане стояла огромная, коричневая скрыня с коваными вставками и ручками. Чудо, что случайные гости, разграбивший бывшее ветлигинское жилище, не пустили этот сундук на дрова. Когда-то он доверху был полон приданым бабушки Тоси, а до этого приданым ее мамы, бабушки Аграфены. Вся поверхность исколота, словно шилом, древоточинами – такие же жучьи ходы испещрили подоконники, рассохшийся шкаф, крыльцо, скамейку у входа. А в будку туалета, деревенского, с дыркой в полу, входить было и вовсе страшновато: со всех сторон слышался тихий скрежет, с которым древоточцы поедали стены. Про себя Катерина с иронией назвала строение «биотуалетом». И он, и дом не были нежилыми, и что с того, что люди давно покинули это место.

Катерина откинула пыльную крышку. Внутри было полно древесной трухи. Но единственный лежащий там предмет заставил Катеринино сердце заколотиться. Она перегнулась, наполовину очутившись в сундуке, и вытащила закаточную машинку, сломанную, с красной рукояткой.

В глубине памяти что-то зашевелилось. Ну конечно, машинка!.. Ручку которой надо крутить до упора. Та самая, которую Алена собиралась как-нибудь починить. Надо же, соленья-варенья давно растащили из погреба, все то, что с таким трудом приготовила Алена, не ела ни сама она, ни ее дочь, ради которой все и делалось. А вот машинка еще осталась, и она помнила, как крепко маленькие Аленины руки сжимали ее рукоять.

Соленые, маринованные, моченые; варенья и повидло, джемы, желе, компоты, зимние салаты, а по осени квашеная капуста и грибы – Катя с самого детства помнила этот процесс подготовки к зиме. О, это же был целый ритуал! В сентябре даже в Москве по выходным Алена брала ее с собой в лес. Они долго ехали на электричке, выходили на какой-нибудь далекой платформе, иногда даже без имени, просто «такой-то километр». И собирали грибы, бродя по лесу. Катя любила аукать и слушать эхо. У нее был свой маленький ножик с деревянной ручкой и медным гвоздиком, и она бывала очень горда, когда сама находила грибное семейство. Потом Алена и Катя тащили тяжелые сумки к станции, тряслись обратно в электричке, и полночи мыли грибы, вытряхнув сумки прямо в ванну, заткнутую пробкой на цепочке. Было так смешно смотреть на все эти листья и веточки, плавающие вместе с грибами там, где обычно плавают только мочалки в пахучей мыльной пене да Катина желтая уточка.

В такие ночи Алена позволяла Кате ложиться поздно. А девочка изо всех сил таращила слезящиеся глаза, чтобы лишних полчаса посидеть на кухне и послушать, как мама вполголоса что-нибудь рассказывает. Об учебе в институте, о первых годах в Москве, о босоногом детстве в Пряслене. Она нечасто говорила, и тем ценнее были такие моменты, когда приподнимался занавес, и можно было по оброненным словам и взглядам чуть больше узнать о том, кто же такая эта ее мама.

Катерина давно оставила в покое старый сундук, вышла во двор и, все еще не решив, едет ли она сегодня в Москву, взялась за тяпку. Ненадолго задумалась, привыкая к ощущению деревянного черенка в руках, давая телу самому вспомнить, как это делается. И принялась, как когда-то учила бабушка, подрубать бурьян у самого корня. Работала она довольно умело, хотя и ломило спину, зато мысли – все, какие ни роились в голове – вылетели и оставили звенящую, залитую по́том пустоту.

Может, поэтому она и не заметила вовремя своего юного двойника. А увидев, дернулась и отбросила в ее сторону тяпку, обороняясь, хотя девушка не сделала ничего предосудительного. Она просто стояла у ворот и с улыбкой шарила рукой в большом почтовом ящике. На ящике еще угадывался радостный полосатый окрас, хотя зеленая краска, самая некачественная, полностью облетела, а оранжевая висела хлопьями. Лицо у девушки было такое мечтательное, что Катерине стало больно. Она совсем забыла, что тут до сих пор висит этот чертов ящик. Не поднимая с земли тяпку, она попятилась и бросилась в дом.

Но и тут уже была девушка, на подоконнике, спиной к улице и свешенными ногами в комнату. Катя грустно смотрела на Катерину.

– Да что же это такое, – простонала Катерина. – За что ты меня так мучаешь? За что?

Катя вздохнула почти виновато, но не ответила.

Время все растягивалось. В провинции, вдалеке от столичной спешки и беготни нужно либо иметь спокойную совесть, чтобы, замедлив бег, не бояться заглядывать в открывающиеся внутри бездны, либо вовсе переставать мыслить. Все здесь непривычно, муторно, разве что водители такие же, как в Москве: лихие и бестолковые. В пустом доме Катерину терзала молчаливая Катя, а на улице, куда она сбежала от призрака, на душе становилось еще тяжелее и тянуло вернуться. Одолевали сомнения, вообще идет ли она сейчас по улице, или уже сошла с ума, лежит в психушке, и ей мерещатся призраки и пустые стены дома вместо больничных. Когда захлестывала волна страха, Катерина останавливалась, незаметно считала пульс, выравнивала дыхание и для верности щипала себя за руку. Только чтобы хоть как-то убедиться, что это не ее бред. Призрачная Катя не увязывалась за ней по улицам, она вообще была привязана к Береговой, 17, и дальше двора не уходила. Спасибо и на том – не хватало еще разговаривать с невидимым другом посреди рыночной площади. Сразу же вспоминались городские сумасшедшие всех сортов (как тот парень, что со вкусом лизал в час пик восьмигранную мраморную колонну на Комсомольской-кольцевой), и пополнить их ряды не хотелось. Но не меньше, чем перспектива идти рука об руку с девушкой, Катерину страшила возможность ненароком встретить кого-нибудь знакомого: вообще удивительно, как это Настена еще не притащилась с визитом. Словом, Катерина решила спастись в уютном убежище дома Дубко. Но и тут ее ждало разочарование: в отсутствии отправившихся на гулянки сыновей у Ольги чаевничала тетя Лида Нелидова.