Мисс Шарлотта подняла голову, как королева, слушая рассказБака; ноздри у нее раздувались, глаза сверкали. Молодые люди нахмурились, но несказали ни слова. Мисс София побледнела, а когда услышала, что Гарни осталсяцел, опять порозовела.

Как только мне удалось вызвать Бака к кормушке под деревьямии мы остались с ним вдвоем, я спросил:

– Неужто ты хотел его убить, Бак?

– А то как же!

– Что же он тебе сделал?

– Он? Ничего он мне не сделал.

– Так за что же ты хотел его убить?

– Ни за что – из-за того только, что у нас кровная вражда.

– А что такое кровная вражда?

– Чему же тебя учили? Неужели ты не знаешь, что такоекровная вражда?

– Первый раз слышу. Ну-ка, расскажи.

– Ну вот, – сказал Бак, – кровная вражда – это вот что:бывает, что один человек поссорится с другим и убьет его, а тогда брат этогоубитого возьмет да и убьет первого, потом их братья поубивают друг друга, потомза них вступаются двоюродные братья, а когда всех перебьют, тогда и враждеконец. Только это долгая песня, времени проходит много.

– А ваша вражда давно началась?

– Еще бы не давно! Лет тридцать или около того. Былакакая-то ссора, а потом из-за нее судились; и тот, который проиграл процесс,пошел и застрелил того, который выиграл, – да так оно и следовало, конечно.Всякий на его месте сделал бы то же.

– Да из-за чего же вышла ссора, Бак? Из-за земли?

– Я не знаю. Может быть.

– Ну а кто же первый стрелял? Грэнджерфорд или Шепердсон?

– Господи, ну почем я знаю! Ведь это так давно было.

– И никто не знает?

– Нет, папа, я думаю, знает, и еще кое-кто из стариковзнает; они только не знают, из-за чего в самый первый раз началась ссора.

– И много было убитых, Бак?

– Да! То и дело кого-нибудь хоронят. Но не всех же убивают.У папы в ноге сидит крупная дробь, только он не обращает внимания, но думает обэтом, и все. Боба тоже здорово полоснули ножом, и Том был ранен раза два.

– А в этом году кого-нибудь убили, Бак?

– Да, у нас одного и у них одного. Месяца три назад мойкузен Бад поехал через лес на ту сторону роки, а оружия с собой не захватил –такая глупость! – и вдруг в одном глухом мосте слышит за собой топот; смотрит –за ним скачет плешивый Шопердсон с ружьем в руках, скачет, а седые волосыразвеваются по ветру. Баду надо было соскочить с лошади да спрятаться в кусты,а он решил, что старик его не догонит, и так они скакали миль пять во весь дух,а старик все нагонял; наконец Бад видит, что дело плохо, остановил лошадь иповернулся лицом к старику, чтобы пуля попала не в спину, а в грудь, а старикподъехал поближе и убил его наповал. Только недолго ему пришлось радоваться: непрошло и недели, как наши его уложили.

– По-моему, этот старик был трус, Бак.

– А по-моему, нет. Вот уж нет! Среди Шепердсонов нет трусов,ни одного нет! И среди Грэнджерфордов тоже их нет. Один раз этот старик честнодрался с тремя Грэнджерфордами и в полчаса одолел их. Все они были верхом, а онсоскочил с лошади и засел за кучей дров, а лошадь поставил перед собой, чтобызагородиться от пуль. Грэнджерфорды с лошадей не слезли, все гарцевали вокругстарика и палили в него, а он палил в них. И он и его лошадь вернулись домойизраненные и в крови, зато Грэнджерфордов принесли домой одного убитым, адругого раненым, он умер на следующий день. Нет, сэр, если кому нужны трусы,так нечего и время тратить искать их у Шепердсонов – там таких не водится!

В следующее воскресенье мы все поехали в церковь, мили затри, и все верхом. Мужчины взяли с собой ружья, – Бак тоже взял, – и держали ихмежду коленями или ставили к стенке, чтобы были под рукой. И Шопердсоны тожетак делали. Проповедь была самая обыкновенная – насчет братской любви и прочеготому подобного, такая все скучища! Говорили, что проповедь хорошая, и когдаехали домой, все толковали про веру да про добрые дела, про благодать ипредопределение и не знаю еще про что, так что мне показалось, будто такогоскучного воскресенья у меня еще никогда в жизни не было.

Через час после обеда или около того все задремали, кто вкресле, кто у себя в комнате, и стало еще скучней. Бак со своей собакой улегсяна траву и крепко уснул на солнышке. Я пошел в нашу комнату и сам хотел быловздремнуть. Смотрю, тихая мисс София стоит на пороге своей комнаты, что рядом снашей; она позвала меня к себе в комнату, тихонько затворила дверь испрашивает, люблю ли я ее, а я сказал, что люблю; а потом она спросила, могу лия исполнить одну ее просьбу и никому об этом не говорить, и я сказал, что могу.Тогда она сказала, что забыла свое Евангелие в церкви, оставила его на скамьемежду двумя другими книгами, так но схожу ли я потихоньку за этой книгой, и непринесу ли ее сюда, только никому ничего не говоря. Я сказал, что принесу. Ивот я потихоньку выбрался из дому и побежал по дороге; смотрю – в церкви никогоуже нет, кроме одной или двух свиней: дверь никогда не запиралась, а свиньилетом любят валяться на тесовом полу, потому что он прохладный. Если вызаметили, большинство людей ходит в церковь только по необходимости, ну асвиньи – дело другое.

Ох, думаю, тут что-то неладно; не может быть, чтобы она такрасстроилась из-за Евангелия. Я потряс книжку, смотрю – из нее выскочилмаленький клочок бумаги, а на нем написано карандашом: «В половине третьего». Ястал еще искать, но ничего больше не нашел. Я так ничего и не понял, взял иположил бумажку обратно, а когда вернулся домой и поднялся наверх, мисс Софиястояла в дверях своей комнаты и ждала меня. Она втащила меня в комнату изакрыла дверь, потом стала перелистывать Евангелие, пока не нашла записку, акогда прочла ее, то очень обрадовалась, и не успел я опомниться, как онасхватила меня за плечи, обняла и сказала, что я самый лучший мальчик на свете ичтобы я никому ничего не говорил. И щеки у нее засветились, она вся покраснелаи от этого стала очень хорошенькой. Меня сильно разбирало любопытство, и,переведя дух, я сейчас же спросил, о чем была записка; а она спросила, читал яее или пет, а я сказал, что не читал. Тогда она спросила, у мою ли я читатьпо-писаному, а я сказал, что но умею, разно только если написано печатнымибуквами, и она тогда сказали, что в записке ничего особенного не было, этопросто закладка, и чтобы я шел играть.

Я пошел к реке, раздумывая обо всем этом, и вдруг заметил,что за мной идет мой негр. Когда мы отошли от доя а настолько, что нас нельзябыло увидеть из окна, он оглянулся по сторонам, а потом подбежал ко мне иговорит: