Инженер закусил губу.

– Мне нужно подумать, – заявил он и жалобно посмотрел на оперативников. – Если вы дадите мне время, возможно, я расскажу вам все.

– Сколько вам потребуется времени? – поинтересовался Киселев.

Лапиков вздохнул:

– А спешить мне уже некуда. Ночку здесь и проведу.

Павел снова взялся за телефонную трубку и пригласил конвойного:

– Проводите задержанного в камеру.

– Я там буду один? – спросил Лапиков.

– Один, – успокоил его Павел. – Никто мешать думать не будет.

На пороге Николай окинул всех долгим взглядом:

– Ну что, до завтра.

– Если вдруг надумаете, встретимся раньше, – вставил Костя.

Мужчина покачал головой:

– Раньше – вряд ли.

Когда его увели, Киселев обратился к коллегам:

– Как полагаете, расколется? Катерина, что подсказывает тебе твоя интуиция?

Зорина пожала плечами:

– Пока ничего утешительного. Правда, еще несколько часов назад я была уверена: Лапиков совершил убийство жены из-за квартиры. Но когда я узнала, что он ее купил, мои мысли приняли другое направление. Тем более мы как-то пока еще никуда не вставили слова, которые постоянно произносила погибшая: «Кажется, я стала участницей преступления, сама того не ведая». А что, если кто-то уговорил Лапикова помочь в совершении преступления с помощью его жены? Зачем нужна была Нина – ума не приложу. За это обещали хорошие деньги. Николай мечтал о собственной квартире и не удержался. Как ему удалось так обставить, что Нина стала задумываться обо всем позднее – тоже пока не догадываюсь. Вероятно, все прошло гладко, и инженер получил деньги на покупку квартиры. И все бы было отлично, если бы Нина вдруг не насторожилась и не задумалась о своем возможном участии в каком-то грязном деле. Она наверняка сказала об этом Николаю, а тот, боясь за жизнь и жилплощадь, поведал человеку, которого назовем заказчиком. Тот тоже испугался и приказал Лапикову убрать жену. Убивал он ее или только выманил из санатория – об этом Лапиков должен поведать сам.

– Петя, – обратился Павел к Прохорову, – я понимаю: уже поздно, а ты чертовски устал. Но все равно ты должен сделать еще одно дело. Бери служебную машину и гони в авиакассы.

– Узнать, брал ли Лапиков билет двадцатого января до Москвы? – уточнил старший лейтенант.

– Вот именно. А потом отзвонись мне и ступай домой.

Петя покорно натянул куртку и на прощание махнул рукой.

– Идите и вы, ребятки, – обратился Павел к супругам Скворцовым. – Сегодня мы не узнаем ничего нового.

– А верно, – Константин потянулся и посмотрел на жену. – Катюха, поехали.

– Не возражаю, – откликнулась полусонная женщина. – Я позвонила домой. Полинка уже спит.

– Вот как мы занимаемся воспитанием дочери, – процедил Костя.

Катя грустно улыбнулась:

– Надо же, как получается в жизни. Когда несколько дней назад мне позвонил Пенкин, он хотел, чтобы я вернулась из декретного и начала вести расследование смерти Пескарева. Я упиралась изо всех сил: дескать, ну не могу же все время бросать дочурку на дедушек и бабушек. А тут ко мне обратилась за помощью незнакомая женщина, я согласилась помочь – и пошло-поехало. Полину вижу только по утрам и вечерам.

– А Пенкин? – поинтересовался Павел. – Ты сказала ему, что занимаешься другим делом?

– Сказала, – призналась Зорина. – В принципе, он не возражал. Дело интересное. Статьи будут читать запоем.

– Хорошо тебе, – мечтательно заметил Киселев. – А нам еще с этим Пескаревым и его шофером возиться. Не отыщем проклятого Осипова – шеф нам голову свернет. Хорошо хоть это будет не завтра. Завтра Кравченко должен нас похвалить.

– Думаешь, Лапиков напишет чистосердечное? – спросил Константин.

– Напишет, – уверенно заявил Павел.

Костя и Катя попрощались с товарищем и вышли на улицу. Снег уже перестал идти, но дороги подморозило.

– Поезжай медленно, – напутствовала мужа журналистка, садясь в «девятку». – А то я тебя знаю. Меня учишь, как нужно водить, а сам гоняешь не хуже профессиональных гонщиков.

Скворцов усмехнулся:

– Не ты ли недавно говорила, что соскучилась по дочери?

– Вот я и хочу добраться до дома без происшествий.

Костя потянулся и чмокнул ее в щеку:

– Ты моя хорошая. Как же я вас с Полинкой люблю.

– Поехали, поехали, – поторопила его Катя.

Проводив свекровь, попившую с супругами чайку и без умолку рассказывавшую об отдыхе в санатории, супруги приняли ванну и улеглись спать. Зорина долго ворочалась в постели.

– Устала? – спросил Костя.

Жена вздохнула:

– Не знаю. Вроде и работала сегодня не больше, чем обычно. Понимаешь, дорогой, у меня какая-то тяжесть на душе. Ожидание какого-то неприятного события и страх.

– А чего бояться? – удивился Скворцов. – Уже никого не должны убить. Завтра Лапиков напишет чистосердечное, Юрка заберет это дело себе – и для тебя все закончится.

– Возможно, – тихо проговорила Зорина. – И все равно.

Звонок Костиного мобильного заставил обоих вздрогнуть. Музыка Шопена говорила о том, что звонит Киселев. Тревога супруги передалась и Скворцову. Дрожащим пальцем он никак не мог нажать кнопку вызова. Наконец ему это удалось, и он услышал взволнованный голос приятеля:

– Костя, приезжай. У нас ЧП. Лапиков повесился в камере.

Кравченко, собрав внеочередную оперативку, метал гром и молнии.

– Как вы допустили, чтобы такое могло вообще случиться? – напал он на Киселева и Скворцова.

– Но Лапиков не был похож на человека, собиравшегося свести счеты с жизнью. Наоборот, – пытался оправдаться Павел.

Алексей Степанович скривился:

– Слышать не хочу эту ерунду. Как он повесился? На чем?

– Прикрепил пояс от брюк к крюку в стене, – признался Константин.

Полковник побагровел:

– Сколько раз я говорил, чтобы убрали этот чертов крюк. Ну что я сегодня скажу генералу?

– Мы можем поехать с вами, – вставил Петр. – Какая уже разница, вы нас убьете или он.

– Нет уж, там я на ваши растерянные рожи смотреть не хочу, – заявил полковник и тяжело опустился на стул. – Черт его знает, может, и пронесет сегодня. Придется опять что-то придумывать. Главное, мозги уже не варят.

– Главное, у нас нет зацепок, – прошептал Скворцов на ухо Киселеву.

От печального известия у Кати с утра все валилось из рук. Кашу дочери она еще кое-как приготовила, но вот сделать тосты не смогла. Они получились обугленными и совершенно несъедобными.