– Вы прямо-таки читаете Декларацию о совместных действиях трех держав! – похмыкал вождь.

– Ну не так уж сложно догадаться о намерениях двух из них. Американцы и англичане наверняка хотят заставить нас таскать каштаны из огня, проделать всю черную, грязную и кровавую работу, а они потом явятся в белых парадках и снисходительно похлопают нас по плечу: окей, рашен! Можешь занять третье место! Более чем уверен, что Рузвельт будет настаивать на том, чтобы мы, разделавшись с Германией, переключились бы на Японию.

– Так и есть, – кивнул Иосиф Виссарионович.

– Не хочу подыскивать нейтральные выражения, товарищ Сталин, но будет унизительно, если мы подпишем эту самую декларацию. А Япония… Разве самураи угрожают нам? Да побоятся они воевать с теми, кто громит Адольфа! Надо будет, мы япошек уделаем за пару недель, а без нас янки будут воевать лет пять. Воины они никакие…

Сталин прищурился.

– Вы намекаете на то, что японцам можно и пособить?

– Как минимум не угрожать им. Пускай треплют америкосов, это не наша война! Что-то я не замечаю штатовцев, сражающихся с нами плечом к плечу. Так с какой стати мы должны воевать за них?

Да, Америка с Англией – это, считайте, процентов семьдесят мировой экономики. И что? На нас они вряд ли нападут – пример Германии для них нагляден, так что побоятся. Скорей всего, станут подзюкивать всякую мелочь пузатую на наших южных границах, пакостить по-всякому… Хотя… Я не хотел этого говорить, товарищ Сталин, но во время рейда мне попался один интересный немец, неплохо говоривший по-русски и по-английски. Он умирал и сказал, что сам из абвера, долгое время работал в Англии, потом в чем-то согрешил, и его послали на фронт. Этот немец представился Карлом и рассказал интересные вещи. Он лично, своими ушами слышал, когда был в Лондоне, что Черчилль опасается союза между вами и Рузвельтом. Карл уверил меня, что сэр Уинстон был всего в трех шагах от него и разговаривал с Иденом. Черчилль посетовал, что Рузвельту Англия неинтересна и что он охотно пойдет на раздел мира между СССР и США. Уинстон добавил, что если до этого дойдет, президента Америки следует остановить. Иден уточнил: «Убить?», а Черчилль пожал плечами и высказался в том роде, что Рузвельт и так болен, надо лишь помочь ему скончаться [17].

– Это очень серьезно, – нахмурился вождь.

– Да, товарищ Сталин, – выдохнул Репнин, давно задумавший подобную импровизацию. – Но это же всего лишь слова, пусть умирающего человека, но слова. Я ничем не могу подтвердить их, но и умолчать об этом нельзя. Рузвельт, в принципе, неплохой мужик, с ним можно договориться, а вот Черчилль… Этот английский боров чересчур хитроумен. Он уже до того исхитрился, что английский лев стал комнатной собачкой в Белом доме!

– Мы попробуем что-нибудь предпринять в этом направлении, – кивнул Сталин. – Скоро должен прибыть Гопкинс, доверенный Рузвельта, мы передадим ему… нет, не слова, а документы, свидетельствующие о неприглядном поведении «кузенов» из Лондона, и тогда… Возможно, весной или летом будущего года конференция состоится-таки, но без Черчилля. Встретимся с Рузвельтом один на один, нам будет что обсудить. Что ж, товарищ Лавриненко, не буду вас больше мучить, ступайте, вам надо отдохнуть. До свиданья.

– До свиданья, товарищ Сталин.

* * *

«Опель» отвез Репнина недалеко, к гостинице «Москва». В номер Геша прошкандыбал сам и первым делом открыл кран в ванной – нет для танкиста большего счастья, чем хорошая баня.

Ну, или ванна, на худой конец.

Подойдя к окну и слушая, как шумит вода, Геша усмехнулся.

«Ну, ты прямо серый кардинал!»

Репнин покачал головой. Нет, таких «полномочий» у него нет, не было и не будет. Хотя просто поговорить с вождем… Просто!

Ничего себе – просто. Быть у Сталина на доверии – это честь, этим гордиться можно. Последним, кого вождь удостаивал такой чести, был Киров. И дать совет Иосифу Виссарионовичу – совсем не значит, что он ему последует.

Можно сказать, что сегодня Сталин узнал его мнение, мнение рядового танкиста. Но кое-что вождя явно зацепило.

Это идея оккупировать всю Германию разом, чтобы не делиться ни с кем победой, чтоб самим диктовать волю Европе, и раздел мира на сферы влияния с Америкой.

И если в этом направлении хоть что-то изменится, хоть как-то пойдет по-другому, нежели в той реальности, можно считать 1 декабря началом отсчета нового послевоенного мироустройства.

Через десять лет Сталин умрет, начнется грызня, трехглавый змий Хрущев – Булганин – Маленков одержит верх. Потом сама троица перегрызется, и выиграет Никита, который развалит партию, развалит экономику, развалит армию.

Пока ВКП(б) находится под контролем НКВД, пока случаются чистки, партия хоть в малой степени отвечает девизу «ум, честь и совесть нашей эпохи». Но стоит ее вывести из-под колпака чекистов, как это сделает Хрущев, номенклатурщики станут новым правящим классом, и ВКП(б) выродится за пару поколений, докатится до либерализма и самоуничтожится в пароксизме «катастройки».

Репнин вздохнул. У него есть еще десять лет…

В дверь тихонько постучали, и Геша побрел открывать. Щелкнула задвижка, дверь отворилась.

На пороге стояла Наташа Шеремет. Девушка была в расстегнутой шинели, из-под которой выглядывала новенькая отглаженная форма. Здоровая, румяная с морозца, глаза блестят, губы растягиваются в счастливой улыбке – она была чудо как хороша!

– Наташка! – обрадовался Репнин.

– Старший сержант Шеремет прибыла… – начала Наталья, но не договорила – взвизгнув, бросилась к Геннадию на шею.

Репнин тискал ее, попадая губами то в ушко, то в щечку, пока, наконец, не нащупал жадный рот.

– Я так скучала… – шептала Наташа прерывисто. – Так ждала… А потом меня сюда послали, на день всего…

– И на ночь! – мурлыкнул Геша, сгребая девушку в охапку.

Раны заныли, но это было совершеннейшим пустяком.

Из воспоминаний ст. лейтенанта Н. Борисова:

«В июле 41-го наше 1-е Горьковское танковое училище перебросили в Гороховецкие лагеря. Условия, надо прямо сказать, были спартанские. Кругом лес, солидные сосны, местами ольха. Местность пересеченная – песок, болота, но у нас только штаб, клуб, два учебных корпуса и офицерская столовая находились в деревянных постройках, а все остальное в землянках.

Сами землянки просто огромные – в каждой две роты по 125 курсантов. Разделены перегородкой, но все слышно. И ясное дело – все было рассчитано по-минимуму. Нары двухъярусные, печурка, вот, пожалуй, и вся нехитрая обстановка.