Рядом небольшая ленинская комнатка и каптерка. Недалеко землянка командования батальона, рядом землянка-столовая. В двадцати метрах умывальник, рядом колодец. Дальше небольшой строевой плац и спортивный городок. А метров за триста – озеро Инженерное. На берегу его – баня. И войск кругом видимо-невидимо! Как мы сами шутили – «кругом одни сосны, песок да солдаты».

Втягивание началось очень быстро. Курс молодого бойца прошли за несколько дней, потом завели нас в эту баню. Помыли, постригли, переодели, а мы смеялись, не узнавали друг друга. Все как одинаковые…

На головы выдали буденновки. Поношенные, но постиранные. Шинель длинная, но протертая до невозможности. Если присмотреться, основание вроде есть, но самой шерсти уже нет. Обмундирование выдали еще довоенное, темное – танковое, но такое же заношенное, как и шинели. Помню, уже через неделю у меня коленки на штанах треснули, и я их ремонтировал до самой весны.

Учебный процесс начался 1 ноября. Распорядок дня был очень жесткий. Подъем в 6–00, физзарядка с километровым кроссом в течение часа. В зависимости от температуры воздуха занимаемся с открытым торсом, в рубашке или в гимнастерке. В столовую шли строевым шагом с песней по большому кругу…»

Украина.

20 декабря 1943 года

Добираться до расположения 1-й гвардейской танковой бригады пришлось долго. Сначала самолетом до Воронежа, потом поездом. Через Днепр Геша переправлялся на настоящем прогулочном теплоходе. Полуторка подбросила его до Киева, где бригада и комплектовалась вместе со всей танковой армией Катукова.

1-я танковая армия была передана 1-му Украинскому фронту, составляя резерв командующего. Больше месяца катуковцы копили запасы по всем видам снабжения и готовили матчасть к боям. Новые танки отгружались на заводах и доставлялись в Киев, прибывали молодые танкисты.

Штрафники-гвардейцы в строй вернулись прежде Репнина, так что он был последним из «возвращенцев».

Встретили комбрига всей толпой, и даже музыку организовали, сыскав старого еврея-скрипача и трубачей.

– Здравия желаем, товарищ подполковник! – дружно грянули танкисты.

– Вольно! – ухмыльнулся Геша.

Было заметно, что многие из его товарищей смущены – они-то не пошли следом за командиром в штрафбат, хотя Лехман и утешал их: это, дескать, все особист виноват – вывел их, а отступать уже невмоготу было.

Посмеиваясь, подошел полковник Горелов и подал руку.

– Здорово, Дмитрий Федорыч! Я тут покомандовал маленько твоей бригадой. Возвращаю в целости и сохранности!

– А ты куда?

– А я на повышение! В корпус переводят.

– Все с тобой ясно. Проставиться не забудь!

– Как можно! До двадцатого числа спокойно будет, а потом начнется. Готовься!

– Всегда готов!

Репнин удивился даже – возвращение в бригаду казалось ему делом долгим и трудным. Пока привыкнешь заново, пока то да се… Нет! Никакого привыкания – все сразу навалилось, знакомое, чуть ли не родное, закрутило, завертело…

Единственно, что стало новым для Геши, так это 3-й танковый батальон, набранный уже в его отсутствие. Прежнего командира батальона ранило, поэтому должность оказалась вакантной.

Обсудив это дело, Репнин назначил комбатом Лехмана.

Познакомившись с новенькими начинжем и начопером [18], Геша погрузился в бумаги, волокита закружила его, да так, что он и не заметил, как солнце село.

Уже в темноте Репнин добрел до землянки, которую «забил» экипаж командирского танка. Это был блиндаж, отнятый у немцев. Рубленный из бревен, блиндаж обогревался буржуйкой, старательно обложенной кирпичами, долго отдававшими тепло.

Две керосинки давали достаточно света, чтобы заметить в чем-то даже уютную обстановку – топчаны, застеленные одеялами, полки на стенах, крепкий стол на точеных ножках.

К вечеру подморозило, и как же было приятно окунуться в сухое тепло, наполненное запахом сгорающего дерева. Красные отсветы из-за неплотно прикрытой дверцы танцевали на стене под гул и треск огня. Уюта добавлял посвистывавший чайник, сдвинутый на край печки.

Федотов с Борзых сидели за столом и резались в карты, а Бедный обстоятельно готовил ужин – нарезал домашнюю колбасу, буханку ржаного хлеба, селедку, лучок. Картошка уже сварилась и доходила в чугунке, обмотанном рваным одеялом, чтобы не остыла.

– Встать! – гаркнул мехвод, углядев Репнина. – Смир-рна-а!

Башнер и заряжающий с перепугу вскочили, вытягиваясь во фрунт – мало ли, может, сам Катуков заявился? Тот мог.

Рассмотрев вошедшего, Федотов с укоризной сказал Бедному:

– Вот, вроде ж взрослый мужик, а херней маешься!

Механик хихикнул.

– Можете садиться, – улыбнулся Репнин. – Давно надо было Иванычу старшину дать, чтоб вас школил. Ишь, как сразу подпрыгнули! Любо-дорого!

– Так мы ж… это… – смутился Федотов.

– Да сядь ты! Проживу как-нибудь без твоего чинопочитания. – Геша принюхался. – А чем это пахнет?

– Так вас ждем, тащ командир! Брысь, картежники!

Иваныч быстро накрыл стол и неуверенно спросил:

– Может, по маленькой?

– Может, – легко согласился Репнин.

Усталость давала себя знать, все же ранения, даже зажившие, долго еще портят кровь. Но и радость была. Даже не радость, а какое-то тихое удовольствие, когда спрашиваешь себя, все ли ты сделал, со всем ли справился, и понимаешь, что потрудился изрядно, что день прошел не зазря. Можно и отдохнуть, имеешь право.

Иваныч выставил на стол пузатую бутылку самогона, уверяя, что продукт чистейший, и, помня пристрастия командира, вычурный сосуд с трофейным коньяком.

– Командир, – попросил Федотов, – скажи чего-нибудь.

Остальные двое закивали. Репнин задумался.

– Что ж вам сказать? Лично меня одно радует – война пошла вспять. Немцу больше не наступать, все! Теперь только гнать его да гнать до самого Берлина. Ну, фрицы еще много кровушки попьют и запросто так не уступят, и все равно – большая половина войны позади. Год остался, скорее даже полтора. Ничего, довоюем как-нибудь. Что еще радостного, так это наша четверка. Сколько уж мы танков поменяли, а экипаж один держится. Так что давайте выпьем за нас! Чтоб мы были живы и вместе дошли до самого Берлина!

Граненые стаканы сошлись, клацая, и огненная вода пролилась, куда надо. Хорошо пошла!

Навалившись на картошку с селедкой да с лучком, Геша благодушествовал. Кто не воевал, кто не терпел, тот не поймет, что истинное счастье – в малом. Никакие великие свершения не способны сделать человека счастливым. Удовольствие принести – да, удовлетворение – безусловно. Но не счастье.