Она засмеялась и вскочила со своего места.

Но уже было поздно. Клюверс успел схватить ее за обе руки и страстно поцеловал их…

– Говорите, говорите, продолжайте, умоляю вас, заклинаю вас!.. – глаза его горели страстным огнем…

Ольга чуть не вскрикнула от неожиданности нападения, но быстро вырвала руки и отбежала в другую сторону комнаты. Казимир Яковлевич хотел броситься за ней, но в эту минуту в дверях показалась Екатерина Михайловна, разодетая и убранная как на бал…

Объяснение, так удачно веденное, приходилось отложить до другого раза. Мысленно проклиная несвоевременное появление достойной дамы, Клюверс должен был весь вечер играть комедию и, сидя в углу ложи, сзади дам, слушал певцов и певиц, когда он отдал бы все их рулады, арии и пиччикато [Пиццика́то – приём игры на смычковых инструментах, когда звук извлекается не смычком, как обычно, а щипком струны] за одно слово из уст Ольги Дмитриевны.

Молодая девушка, изумленная и сконфуженная поцелуями Клюверса, сначала хотела рассказать тетке про его дерзость, но потом успокоилась и решила, что сама была виновата, сказав, может быть, лишний комплимент в адрес миллионера.

– Он такой забавный, на него и сердиться нельзя! – решила она, наконец, и к концу оперы, в антракте, весело болтала со своим спутником. Тот был на седьмом небе блаженства и решился на следующий же день сделать формальное предложение. Он принял за чистую монету любезность, сказанную ему молодой девушкой, и хотел «ковать железо, пока оно горячо».

Вечером, после театра, у тетки был интимный разговор с племянницей. Екатерина Михайловна ставила Казимира Яковлевича на такой пьедестал, что та сначала удивлялась, а потом, чтобы не спорить с теткой, до некоторой степени согласилась с ней. И достойная дама могла спать с полной уверенностью, что завтра все решится и что Париж, её божественный Париж, увидит её снова во всем блеске роскоши и богатства.

На другой день, ровно в полдень, когда Ольга Дмитриевна в простеньком утреннем платьице возилась со своими любимыми растениями в зимнем саду, позади её послышался шорох. Она оглянулась и чуть не вскрикнула: вместо ожидаемого ею садовника, на дорожке стоял Казимир Яковлевич, но в каком параде! Во фраке и белом галстуке, с большой пестрой розеткой орденских ленточек в петлице.

– Я, кажется, испугал вас? – начал Клюверс, подходя и целуя руку молодой девушки.

– Ничуть, но что значит этот костюм и в такой ранний час?.. Вы ездили представляться?..

– Ольга Дмитриевна! – придавая своему голосу возможно больше задушевности и торжественности, заговорил миллионер: – вот уже год, как мы знакомы… В это время вы успели, конечно, присмотреться ко мне… Несколько лестных слов, которые я услыхал от вас, дают мне право надеяться… – он замялся: – что вы выслушаете меня серьезно…

Ольга Дмитриевна не знала, как и понять это вступление. Ей и в голову не приходило, чтобы этот старик, как она называла его мысленно, мог когда-нибудь сделаться её женихом. Она, в простоте сердца, думала, что браки бывают только по любви, и хотя видала примеры браков из расчёта, то всегда осуждала их.

– Говорите, говорите, я вас слушаю, – проговорила она, краснея. – Что вам угодно?..

– Я не розовый юноша, это правда, но и опыт жизни имеет свои достоинства… Я богат… так богат, что нет в мире желания, которое я бы не мог исполнить…

– Но, позвольте, Казимир Яковлевич, для чего вы мне все это говорите?.. – стараясь скрыть душившее ее волнение, отозвалась Ольга.

– Я должен вам высказать все это. Я вдов, у меня нет детей. Жить одному, без родных и близких – невыносимо… Замените мне все, весь мир, все утраченное счастье… – он опустился перед молодой девушкой на колени, губы его дрожали, он порывисто схватил ее за руку. – Не откажите мне в величайшем счастии, будьте моей женой!..

Глава XXII

Сделка

Молодая девушка в первую минуту окончательно растерялась… Целый водоворот мыслей охватил ее, и она так и окаменела на месте. Клюверс, принимая это молчание за согласие, страстно целовал её похолодевшие ручки.

– Екатерина Михайловна! Екатерина Михайловна! – закричал он громко. – Идите сюда, поздравьте нас!..

Звук этого голоса, казалось, пробудил Ольгу от охватившего ее оцепенения.

– Нет, нет, нет, никогда! – истерическим рыданием вырвалось у неё, и она, вырвавшись из рук Клюверса, убежала из оранжереи в ту самую минуту, когда Екатерина Михайловна, разряженная и расфранченная, со счастливым и довольным лицом, шла на зов миллионера…

– Поздравляю! Поздравляю, chere Olga [дорогая Ольга (фр.)]! – простонала она нежно, протягивая объятия племяннице, но та с испугом и каким-то недоумением взглянула не нее и быстро пробежала мимо. В ту же минуту, красный и озлобленный, на пороге оранжереи показался Клюверс. – Это, сударыня, черт знает, что такое! – крикнул он на достойную даму. – Я не привык к подобным выходкам, не в мои годы и не при моем состоянии играть такую дурацкую роль… Я вижу, что вы вовсе не заботитесь о моих интересах… Берегитесь!.. – Он пошел к выходу из сада. В этих словах Клюверс, в котором озлобление совершенно затмевало рассудок и напускную сдержанность, был вполне самим собой… Старый зверь вновь пробудился под маской утонченного европейца. Достойная дама стояла ни жива, ни мертва.

Уже стоя на пороге калитки, он обернулся и сделал знак Екатерине Михайловне. Та, как покорная собачонка, подбежала к нему.

– Слушайте! – начал он резко: – даю вам сроку до завтра вечера, если вам не удастся ее уломать, я должен буду принять свои меры и против нее, и против вас.

– Против меня? Но в чем же я виновата? – чуть не со слезами проговорила достойная дама.

– В том, что слишком много воли даете вашей племяннице… Помните, я жду вашего ответа до завтра вечером, затем – не прогневайтесь!

Клюверс чуть дотронулся до шляпы и гордо вышел, не обращая ни малейшего внимания на Екатерину Михайловну, с которой сделался нервный припадок.

Только войдя в свою комнату, она могла разразиться долго сдержанными воплями и ругательствами.

– Зарезала! Убила! Осрамила!.. За мою хлеб-соль я и должна была ожидать этого!!.. – на все голоса причитала Екатерина Михайловна, но идти к племяннице и высказать ей все это в лицо она не смела. Уже давно она с ужасом замечала, что Ольга Дмитриевна не из робких, и что в характере и в воззрениях она точный портрет покойницы матери, а та была, что называется, «с огоньком» и «с характером». Она по опыту знала, что самый лучший способ подействовать на Ольгу – слезы, и потому, укротив свои порывы бешенства, она