я замечаю что-то вроде рощицы. Из-за деревьев виднеется старый-престарый деревенский дом. Он ничем не отличается от тысяч заброшенных домов, мимо которых я проезжала, странствуя, но по непонятной причине Смерть решил остановиться именно в этом.

По безмолвной команде всадника конь замедляет шаг. Здесь тихо – ни звука, не считая цоканья копыт. Я уже привыкла к тишине, окружающей Смерть. Той, что проникает под кожу и глубже, до самых костей. Эта тишина может показаться безмятежной и несущей покой или непостижимо пугающей – то же самое, думается, можно сказать и о самой смерти.

Мы проезжаем мимо деревьев, и тогда я, наконец, ясно вижу дом. Видимо, когда-то он был голубым, но от солнца и сырости цвет изменился: под стрехами и у фундамента превратился в буро-коричневый, а во всех остальных местах стал белым. Крыша просела, окна кто-то выставил и забрал – наверное, чтобы поставить их в новом доме. На подъездных дорожках ржавеют остовы автомобилей и какого-то инвентаря, а окружает дом перекосившийся забор из прогнивших досок. Если в саду и огороде что-то росло, то сейчас все заполонили буйные сорняки.

Словом, полный упадок и разгром.

– Что мы тут забыли? – спрашиваю я.

– Это ведь человеческое жилье, не так ли? – информирует меня Танатос. – Мы здесь, чтобы жить.

Это… заставляет меня умолкнуть.

Не может быть, чтобы он говорил всерьез. Шутит, что ли?

Я кошусь на него через плечо. Лицо Смерти такое же, как всегда, прекрасное и стоическое.

Черт, похоже, он не шутит.

Мы неторопливо подъезжаем, аккуратно обогнув ржавую посудомойку. Танатос спешивается со своего скакуна, а секундой позже стаскивает и меня.

Так это правда. Мы собираемся жить в заброшенном домишке. Вместе. По крайней мере пока я не придумаю, как удрать.

Танатос не спешит убирать ладони с моей талии. То ли боится выпустить, чтобы потом не гоняться за мной… то ли привыкает к физическому контакту.

Его рот кривится в безжалостной усмешке.

– В твоих глазах я читаю все твои мудрые мысли, Лазария, но у тебя не получится сбежать. Уж об этом-то я позабочусь.

Всадник еще продолжает говорить, а земля вокруг нас начинает стонать и потрескивать. Она будто взрывается, и из трещин по периметру участка появляются растения.

Прижав руку к губам, я в немом шоке смотрю, как они тянутся вверх, побеги на глазах превращаются в стебли, которые тут же начинают ветвиться. Секунда – и на ветках распускаются сотни листьев.

– А это ты как делаешь? – Я киваю на растения.

Колючие кусты растут и растут, пока не получается настоящая живая изгородь – она окружает дом, заперев нас внутри.

– Я хорошо умею не только убивать, – заявляет всадник.

Наконец рост кустов замедляется и прекращается. Кругом снова воцаряется тишь и неподвижность.

Как только Смерть отнимает от меня руки, я отхожу и медленно бреду вдоль изгороди, внимательно разглядывая ее. Мне вроде как должно быть страшно, ведь проявилась еще одна сила всадника, и он применил ее против меня, но я почему-то не боюсь. Наоборот, меня переполняет какое-то ощущение чуда.

Вытянув руку, я осторожно трогаю веточку.

– Это… сила Голода? – задаю я очередной вопрос. Тот всадник, по моим представлениям, – единственный, кто умеет обращаться с растениями.

– Это моя сила, – поправляет Смерть прямо за моей спиной, – но ты права, я разделяю ее с братом.

– Разве дело Голода не уничтожать еду? – Я вожу пальцем по листу.

– Его дело – уничтожать урожаи.

Я отворачиваюсь от изгороди.

– Но эти растения – ты заставил их расти.

– Голод может заставить их и расти, и засохнуть, и я могу то же.

Для чего эти всадники наделены чем-то помимо мощи разрушения? Это… лишено смысла. Они затем сюда и явились, чтобы разрушить наш мир.

И я снова оглядываюсь на живую стену, возведенную Смертью. Она неприступна, это заметно с первого взгляда.

– Попытайся убежать, Лази, – подзуживает он меня. – Я бросаю тебе вызов.

Ну и ну, от этого ласкового имени в его устах у меня предсказуемо бегут по спине мурашки.

Уставившись на Смерть, я выдерживаю его взгляд. Я сбегу, когда ты меньше всего будешь этого ждать.

– Спасибо, но я не большая охотница до споров, – с этими словами я возвращаюсь к нему.

– А по-моему, наоборот, слово спорщица описывает тебя в полной мере, – говорит Танатос. – То ты споришь, что найдешь меня в городах, через которые проезжаешь, то что убьешь меня и спасешь своих драгоценных сограждан…

– Я делала все это только потому, что единственной альтернативой была неминуемая смерть. – Я останавливаюсь рядом с жеребцом всадника и треплю его по холке.

– Кисмет, вся жизнь – это неминуемая смерть.

Я вздергиваю голову.

– Если все на свете – неминуемая смерть, то объясни меня.

Черты лица Смерти, мне кажется, заостряются, а в глазах снова вспыхивает тот огонь. Он не отвечает, но я уже научилась читать его. «Ты моя», – кажется, говорит он.

Видя неприкрытое желание в его глазах, я съеживаюсь. Не уверена, что сам Танатос отдает себе отчет в этом желании.

Мой взгляд падает на развалюху за его спиной.

– Ты дом-то собираешься мне показать или как? – спрашиваю я, чтобы скрыть охватившую меня и растущую с каждым мгновением неловкость.

После секундного замешательства Танатос делает шаг в сторону и жестом указывает на полуразваленную постройку.

– Почему ты сама не войдешь и не осмотришь его? Это твой дом, в конце концов.

– Он не мой, – возражаю я.

– Прекрасно, наш, – исправляется Смерть.

Хм, так даже хуже.

Сжав губы, я направляюсь ко входу. Ручка насквозь проржавела и наполовину отвалилась, но я все равно берусь за нее. Открываю дверь – петли скрипят, и наружу вырывается затхлый запах плесени и мокрой псины.

Ламинат под ногами вздулся, покоробился и заворачивается на углах. На окнах кое-где висит посеревший обтрепанный тюль. Глубокое кресло с подставкой для ног – это вообще что-то из другого, прошлого мира. В нескольких местах обивка на кресле полопалась, сквозь дыры виден грязный наполнитель.

Не обращая внимания на скрип половиц, я прохожу в кухню и заглядываю в шкафы. Ничего, кроме пыли, паутины да старой поваренной книги с разбухшей обложкой и мятыми страницами.

Смерть тенью следует за мной, и я чувствую на себе его мрачный взгляд, впитывающий каждое мое движение. Не знаю, чего он от меня хочет.

Выйдя из кухни, я сую голову в ванную – ее, похоже, переделывали после конца света: вместо унитаза стоит что-то вроде затейливого ведра с туалетным сиденьем сверху, а вместо раковины – съемная лохань.

Только сейчас я замечаю на стенах высохшие