не знаю как быть. – Эти слова признания неожиданно легко выплескиваются. – Я не хочу причинять тебе вред, но просто не вижу другого способа тебя остановить.

Смерть подносит руку к моей щеке, гладит ее, и я, как полная идиотка, позволяю ему касаться меня. Это, оказывается, намного приятнее, чем мне помнилось.

– Прежде, до того как я исцелил тебя, – негромко говорит всадник, – я считал, что использовать мою силу для излечения неправильно. Теперь я вижу, что ошибался. – Он пристально смотрит на мои губы. – Я ловлю себя на том, что ищу новый предлог, чтобы удержать тебя рядом с собой.

Это последнее признание, как мне кажется, слетает с его губ неожиданно для него самого.

Он снова смотрит мне в глаза, и мое сердце пропускает удар. Все запретные мысли о нем, которые крутились в голове последние месяцы, мысли, которые копошились в мозгу долгими одинокими ночами в дороге, – все они сейчас поднимаются на поверхность. До недавнего времени я была уверена, что это притяжение одностороннее. Теперь, зная, что это не так, что Смерть хочет этого даже больше, чем я…

Во мне, где-то в глубине начинает пульсировать совершенно неуместная боль.

А Танатос замечает мою краденую сумку. Он открывает ее и долго рассматривает ножи.

– Предполагаю, что они предназначены для меня. – Он говорит об этом так непринужденно, так бесстрашно. А ведь это должно было бы развеять странное сексуальное напряжение между нами.

Но нет.

– Я не позволю тебе забрать меня, – враждебно предупреждаю я.

– Я не позволю тебе выбирать, – парирует Танатос, поднимая на меня взгляд.

Тем не менее он до сих пор не схватил меня. Он продолжает стоять, не касаясь, как будто ждет, что я сама упаду в его объятия. Если дело в этом, он может ждать до второго пришествия.

Наконец Смерть берет меня за подбородок, при этом ноздри у него раздуваются.

– Скажи мне, что ты не чувствуешь этого… этой всепоглощающей нужды.

Под его горящим взглядом у меня все внутри переворачивается.

– Ничего такого я не чувствую. – Но меня выдает дрогнувший и враз севший голос.

Танатос щурится. И медленно улыбается.

– Я сосчитаю до тысячи, – сообщает он. – Это щедро, а я и намерен быть с тобой щедрым. Ты вольна делать все, что сочтешь нужным, в эту тысячу секунд. Я не стану наносить ответных ударов, не стану тебя преследовать, но, как только выйдет время, мы перестанем играть в твою игру. Сыграем в мою.

Мы никогда не играли ни в какие игры. Никогда.

У меня падает сердце.

– Я не собираюсь…

– Один… два… три… – начинает он считать с печальным, прямо-таки похоронным лицом.

Потеряв дар речи, я стою, смотрю на него, потом озираюсь вокруг – и берусь за дело.

Скинув сумку с плеча, я даю ей упасть на землю. Присев, достаю один нож и отпиливаю наплечный ремень сумки. Поигрывая ремнем, вскользь гляжу на всадника.

Он вскидывает брови.

– Шестьдесят семь… шестьдесят восемь…

– Отвернись, – командую я, почти уверенная, что он проигнорирует мое требование. Каково же мое удивление, когда он поворачивается ко мне своими исполинскими крыльями.

При виде угольно-черных перьев у меня сбивается дыхание. Я подхожу к нему сзади – и по коже бегут мурашки от легких щекочущих прикосновений. Могу поклясться, что слышу прерывистый вздох Танатоса. Я не единственная так реагирую на наш контакт.

Я хватаю всадника за руку, потом ловлю вторую и соединяю их за его спиной. Связываю его кожаным ремнем от сумки и затягиваю несколько узлов как можно крепче. Он покачивается.

– Мне это нравится, кисмет, – произносит он. – Это заставляет меня думать о тебе очень… по-человечески.

Эти слова заставляют меня поежиться.

Только закончив свои труды, я вспоминаю о сверхъестественной силе всадника. Он справится с этими путами за секунду.

Проклятье.

Я развязываю его руки.

– Почему бы тебе не сосредоточиться на счете? А то придется дать мне дополнительное время, – ворчливо говорю я, отступая.

Смерть мрачно смеется, и от этого звука у меня шевелятся волосы на голове.

– Ты никуда не пойдешь, – торжественно возглашает он.

От непоколебимой уверенности в его голосе я вздрагиваю.

– Повернись, – вновь командую я.

И опять я не жду, что он послушается, но он выполняет требование. Теперь всадник снова стоит ко мне лицом, в глазах его зловеще горит предвкушение. Он фыркает.

– Как насчет крыльев? Их ты не забыла связать? Мне нравится быть связанным ради тебя.

Я вынимаю из сумки один из ножей, чтобы откромсать низ своей рубахи. Этот лоскут он тоже разорвет в один миг, но если уж в ближайшие десять минут он согласен играть по моим правилам, постараюсь затормозить его еще хоть чуточку.

Комкая в руках ткань, я шагаю к всаднику.

– На колени.

Танатос долго смотрит на меня сверху вниз тем самым взглядом. Не отводя глаз, он опускается на одно колено, а потом на оба.

Куском материи я завязываю ему глаза.

– Убить меня было бы проще, – замечает он.

Пожалуй. Я сглатываю – тихо, чтобы он не заметил. Ужасная правда состоит в том, что я больше не могу равнодушно смотреть на страдания всадника. У меня просто не поднимается рука на него.

Поэтому, вместо того чтобы убивать, я завязываю на его затылке еще один узел, стараясь не обращать внимания на небесно-прекрасные черты Смерти и на то, какие шелковистые у него волосы. А вот с тем, какие непривычные ощущения, какие воспоминания пробуждает во мне его запах, я ничего поделать не могу.

Он прижимает меня к груди, баюкает, пальцы ласково гладят мое лицо…

– Пойдем со мной, – тихо просит Смерть, как будто и он сейчас подумал о том же. Голос мягкий – это мольба. Это так на него не похоже. – Сними с меня эти узы и иди со мной по собственной свободной воле.

– Ты же сказал, что больше не будешь меня уговаривать, – напоминаю я.

– Я был неправ, – просто отвечает он. – Идем же со мной, Лазария. Позволь мне узнать, каково это – обнимать тебя, вместо того чтобы сражаться с тобой.

Обнимать меня? Что он вообще собирается делать, когда возьмет меня в плен?

Неважно, Лазария. Все равно это не твоя судьба.

Я наклоняюсь прямо к его уху.

– Нет.

На лице Смерти медленно появляется инфернальная усмешка. Даже с завязанными глазами он страшен.

– Тогда лучше беги, кисмет.

И я бегу.

Бегу со всех ног, зажав в каждой руке по ножу. Еще два втиснуты в ножны на боку.

Не знаю, что буду с ними делать – желание ранить всадника улетучилось.

Ты ведь можешь