— Что-нибудь можно разобрать? — спросил заглянувший в салон машинист.

— Только треск, — ответил я.

— Электричка три дня на ремонте простояла: ничего не работает, — с сожалением произнес машинист и скрылся в кабине.

Несмотря на жалкий вид и неполадки с громкоговорителями, поезд быстро набрал скорость и несся по направлению к Могзону. Цена билета невысокая: 224 рубля. Компенсация на пригородный проезд, видимо, доходит в Читинскую область в полном объеме.

Дорогой то и дело начинал моросить дождь. Он то усиливался до ливня, то вовсе прекращался. Стало холодно, и пришлось надеть теплые вещи. К вечеру я рассчитывал быть в Хилке и мысленно готовился к «мокрой» ночевке. В Могзон приехал днем. После солнечной Читы воздух здесь казался чересчур холодным. В низинах и поймах клочьями повис туман. Высокая влажность делала местный холод особенно пронизывающим. Я выпил кружку обжигающего чая в станционном продуктовом магазине, и стало теплее.

На станции я обратил внимание на дверь, которая разительно отличалась от остальных служебных дверей. На табличке рядом значилось: «Техническая библиотека станции Могзон Читинской железной дороги». Я подумал, что наверняка здесь есть читальный зал, где можно сесть за стол с клавиатурой, обложиться атласами и поработать над маршрутом, а заодно отогреться. Библиотека ведомственная, но служащая любезно согласилась пустить меня в читальный зал. Пол был покрыт коврами, а все пространство заставлено деревянными столами, стульями с мягкой обивкой и стеллажами с технической литературой. Вопреки моим надеждам, отогреться в библиотеке не удалось. Казалось, в ней было холоднее, чем на улице. Служащая даже накинула на плечи зимнюю куртку.

За столом удобно печатать на клавиатуре. Обычно мне приходилось писать заметки либо в электричке с клавиатурой на коленях, либо в зале ожидания на вокзале в таком же полусогнутом положении. Еще хуже — делать это на дневке рядом с речкой, отгоняя от себя назойливых насекомых. И за столом читального зала я наслаждался временным комфортом.

После обеда я расположился на перроне в ожидании электрички на Хилок. Неподалеку курили путейцы. Музыка на телефоне, мат и скабрезные шутки. От компании отделился путеец, подошел ко мне и поинтересовался, путешествую ли я. Этот вопрос мне задавали чаще всего. Обычно я сообщал, что из Москвы, и называл начальный и конечный пункты маршрута. Редко — промежуточные, если ситуация требовала уточнений. Иногда пояснял, что перемещаюсь на пригородных поездах. Такого рода путешествия для рядовых граждан — что-то из разряда фантастики: непонятно и странно. Иногда это вызывает уважение, иногда — непонимание. Но интерес — в любом случае.

Второй по популярности вопрос: «Есть закурить?» Курево просят везде. Если местный житель направлялся ко мне уверенной и твердой походкой, голова гордо поднята и взгляд устремлен вдаль, поверх моей головы, то путешественник ему точно был неинтересен — он стрелял сигарету. Эту сигарету у меня пытались стрельнуть повсюду и в самых разных ситуациях. И полицейские на вокзале, и машинисты локомотивов, и зек, убегающий от кого-то по Ерофею Павловичу, и дедушка в тельняшке и телогрейке, распахивающий калитку и выпадающий из нее на дорогу в Карымской. Сдается мне, что совместное курение, дать огоньку, покурить — это самая простая и доступная форма социального общения в глубинке.

Подали электричку. Это был тот же электропоезд, который привез меня в Могзон. Локомотивная бригада сменилась, но мучения машиниста с неисправным громкоговорителем продолжались. Электричка шла на высокой скорости, делая редкие остановки. Это были даже не станции, а остановочные пункты. За окном была тайга, суровая и беспощадная — с гнусом, комарами и медведями. Путь извилистый и сложный и все еще лежал на деревянных шпалах. По обеим сторонам — сброшенные в кювет непригодные шпалы. При замене их не вывозят, а просто бросают под откос, в тайгу. Попадались избушки путейцев для обогрева бригад в зимнее время. Это небольшие домики без окон, сложенные из старых шпал и крытые шифером. Дверь снаружи подпирается палкой, чтобы не забирались звери. В крыше торчит труба буржуйки.

Когда проезжаешь населенные пункты, везде разруха. Неизменный серый цвет домов и заборов навевает тоску: цвет выгоревшего на солнце дерева, осыпавшейся штукатурки, голого бетона. Много домов заброшено. Оконные проемы чернеют пустотой, у некоторых зданий нет крыш. Брошенные дома разбираются местными жителями на дрова и строительные материалы.

Проехали частные лесозаготовительные предприятия. Рядом с железной дорогой — перегрузочные станции. Каждая представляла собой старый автокран над подъездными путями. Кабина крана была приплющена бетонным блоком — для устойчивости. Перегрузы разорившихся лесозаготовок брошены владельцами, так и не нашедшими счастья в тайге. Те, которые еще действовали, перекидывали свежеспиленные стволы сосен и елей с лесовозных автомобилей на железнодорожные платформы.

В Хилок я прибыл вечером. Времени было в обрез, чтобы купить продукты и найти у реки место для ночевки. До реки идти четыре километра. Пятница, впереди выходные. Народ уже «гулял». Я осторожно прошел в поселок. В магазине очередь — все в винно-водочный отдел.

За поселком, миновав кладбище, пошел вдоль реки. Железная дорога метров на тридцать выше уровня реки повторяла изгибы русла. Над полотном стеной стояли хмурые холмы. Внизу у реки чувствуешь себя муравьем: на высокой насыпи сверху грохочут товарняки, еще выше — крутой каменистый склон.

Рыбаки уже вышли на вечерний лов. По дороге, проходящей вдоль реки, взад и вперед пылили автомобили: праворульные универсалы и небольшие грузовички — самый популярный вид транспорта на селе от Владивостока до Иркутска.

С поиском места для палатки было сложно — везде места для рыбалки. Машину поставить и удочку закинуть в заводь — без проблем, а палаточных мест нет. Пройдя чуть дальше по дороге, я заметил, что в сторону реки сворачивает лесная тропа, непроходимая для автомобилей. Обычно такие дороги ведут к рыболовным местам, а там и место под палатку найдется.

Темнело. Я углубился в лес. Пройдя сквозь заросли и перепрыгнув через ручей, вышел к реке. Место было приспособлено для браконьерской ловли сетью. Река в этом месте делает изгиб, который не просматривается ни вдоль реки, ни со стороны дороги. Браконьеры вели сетью по центру реки. За кустами меня им не было видно, но ставить палатку в этом месте я передумал. Встреча с браконьерами не входила в мои планы.

Пройдя по берегу в обратном направлении, я наткнулся на прекрасное место для ночевки. Круглая поляна была скрыта березовой рощей от дороги и Транссиба и имела пологий спуск к реке. В темноте визит местных гуляющих компаний был маловероятен. На ветке стрекотала птица. Мимо пробежал и замер в стойке хорек. Черные бусинки глаз смотрели на меня не отрываясь. Подумал: «Хорошо, что встаю на ночевку в таком живописном месте».

На рассвете все вокруг было окутано туманом. Тент промок. Река парила. Собравшись, я вышел на станцию. Вечером я отошел от поселка на пять километров, а это больше часа хода. В тумане проплыло вчерашнее кладбище, знакомый изгиб реки, вагоны ПМС (путевой машинной станции, в народе «путейцев»). У станции был длинный виадук. Демиховская электричка, на которой я вчера приехал, стояла в тупике. Объявили электричку до Читы. Знакомые вагоны затарахтели компрессорами. Электричка отчалила в сторону Могзона, мелькнув хвостовыми огнями. Пассажиры, ожидавшие пригородный поезд на Петровский Завод, волновались. По расписанию он уже должен был отправляться. Но поезд даже не объявляли. Я обратился в кассу.