Здесь вы можете проследить всю историю интеллектуального развития Дэвида Селига. Вот коллекция пластинок, около сотни хорошо сохранившихся дисков, некоторые из них даже 1951 года выпуска (архаичные монофонические записи). Почти исключительно классическая музыка, хотя туда втерлись пять или шесть пластинок джаза, начиная с 1959 года, и пять или шесть рока после 1969-го. Все это было приобретено с целью – так и не осуществившейся – расширить кругозор. Иначе говоря, вы найдете здесь в основном примеры аскетической музыки: Шенберг, поздний Бетховен, Малер, Берг, квартеты Бартока, пассакалии Баха. Ничего такого, что, прослушав, можно было бы насвистывать. Селиг не слишком разбирается в музыке, но знает, что именно ему нравится. И вам не стоит очень уж переживать по этому поводу. А тут его книги: они собирались с десятилетнего возраста и любовно перевозились с места на место. Пожалуйста, вот вам археологические пласты его книжных залежей. На самом дне Жюль Верн, Уэллс, Марк Твен, Дэшил Хэммет, Сабатини, Киплинг, сэр Вальтер Скотт, Ван Лоон – «История человечества», Веррил – «Великие завоеватели Южной и Центральной Америки». Книги рассудительного, серьезного, замкнутого мальчика. Затем, с наступлением юности – квантовый скачок: Оруэлл, Фицджеральд, Хемингуэй, Харди, ранний Фолкнер. Посмотрите на эти редкие издания 1940-х и начала 1950-х годов: устаревший формат, тонкая пластиковая обложка! Поглядите, что можно было купить за 25 центов. И эти научно-фантастические книги с соблазнительными картинками и ярким набором относятся к той же эпохе. Я глотал их целиком, надеясь найти ключ к моей собственной натуре в фантазиях Брэдбери, Азимова, Хайнлайна, Старджона, Кларка. Поглядите, вот «Странный Джон» Степлдона, вот «Хэмпденширское чудо» Бересфорда, вот целая книга рассказов под названием «Посторонние: дети чуда» – о суперсуществах с чудовищными отклонениями. Я подчеркнул множество пассажей в этой книге, главным образом там, где не соглашался с авторами. Посторонние? Эти писатели сами были посторонними, воображая силы, которых никогда не было. А я, обладающий подобной силой, юный странник по чужим умам, имел основания возражать им. Их потрясал страх перед ненормальностью, они упускали из виду экстаз. Впрочем, думая сейчас о соотношении страха и экстаза, я готов признать, что те авторы знали, о чем писали. Друзья, теперь у меня меньше оснований, чтобы спорить.

Посмотрите, насколько изысканным становится круг чтения Селига во время учебы в колледже. Джойс, Пруст, Манн, Элиот, Паунд – иерархия старого авангарда. Французский период: Золя, Бальзак, Монтень, Селин, Рембо, Бодлер. Добрую половину полки занимает Достоевский. Лоуренс, Вулф. Мистический период: Августин, Фома Аквинский, «Дао Дэ Цзин», «Упанишады», «Бхагавад-Гита». Философский период: Фрейд, Юнг, Адлер, Райх, Райк. Марксистский период. Назад к литературе: Конрад, Форстер, Беккет. И движение к переломным шестидесятым: Беллоу, Пинчон, Маламуд, Мейлер, Бэрроуз, Барт, «Уловка-22» и «Политика опыта». О да, дамы и господа, перед вами очень начитанный человек!

А здесь его папки. Драгоценная персоналия, ожидающая пока неведомого биографа. Табели с низкими оценками по поведению («Дэвид выказывает мало интереса к работе и часто подводит класс»). Груда поздравительных открыток ко дню рождения матери и отца. Старые фотографии; неужели этот толстый веснушчатый мальчик и долговязая личность, которая возвышается перед вами, – одно и то же лицо? А этот мужчина с высоким лбом и натянутой улыбкой – Пол Селиг на склоне лет – отец вышеуказанной личности, умерший (ой, вэй, папелэ!) 11 августа 1971 года от осложнения после операции прободной язвы. Эта седая женщина с выпуклыми глазами, свидетельствующими о болезни щитовидной железы, – Марта Селиг, жена Пола, мать Дэвида, преставившаяся (ой, вэй, мама!) 15 марта 1973 года от таинственного нагноения внутренних органов, возможно, от рака. А эта хмурая юная леди с холодным, острым как нож лицом – Джудит Ханна Селиг – приемная дочь П. и М. – нелюбимая сестра Д. Дата на обороте фотографии – июль 1963 года. Следовательно, Джудит здесь восемнадцать лет, и это апогей ее ненависти ко мне. Как же она похожа тут на Тони! Раньше я никогда не замечал сходства. Обе смуглые, как цыганки, у обеих длинные черные волосы. Однако у Тони глаза были теплые, любящие, за исключением последних дней, а в глазах у Джудит для меня только лед, лед, лед, как на планете Плутон. Но продолжим исследование личного имущества Дэвида Селига. Вот его коллекция эссе и курсовых работ, написанных за годы обучения в колледже. («Кэрью – изысканный и куртуазный поэт, в чьих произведениях чувствуется влияние и выверенного классицизма Джонсона, и гротесковой фантазии Донна – интересный синтез. Стихи его аккуратно построены и хороши для декламации. Например, в таком стихе, как «Не вопрошай, где властелин…» заимствуется гармоническая простота Джонсона, в то время как в «Посредственности отвергнутой любви» или «Неблагодарная красавица грозила» поэт по своему остроумию приближается к Донну».)

Как удачно, что Д. Селиг сберег весь этот литературный мусор. Теперь, спустя годы, эти бумаги превратились в капитал, на который он и живет; вы, конечно же, знаете, как зарабатывает себе на жизнь герой нашего повествования.

А что еще мы можем найти в этих архивах? Машинописные копии бесчисленных писем. Среди них совершенно официальные послания: «Уважаемый президент Эйзенхауэр!..» – «Уважаемый папа Иоанн!..» – «Уважаемый генеральный секретарь Хаммаршельд!..» Некогда очень часто, а в последнее время редко он посылал эти письма в дальние уголки планеты. Судорожные, односторонние попытки установить контакт с глухим миром. Тщетные старания сохранить во Вселенной порядок, прямо противоположный всеобщему термодинамическому хаосу. Не желаете ли взглянуть поближе? Пожалуйста!

«Вы говорите, губернатор Рокфеллер, что с увеличением запасов ядерного оружия на всех нас, как на государственных деятелей, так и на рядовых граждан, ложится тяжелая ответственность. Мы обязаны сохранить наши жизни и здоровье нации. Отставание нашей гражданской обороны нельзя оправдать убеждением в том, что любая ядерная война – трагедия и что мы приложим все усилия для установления надежного мира. Разрешите мне не согласиться с вами, господин губернатор. Ваша программа бомбоубежищ – это идея морально ущербного ума. Трата энергии и ресурсов для спасения и сохранения этих «страусов, спрятавших головы в песок», как я считаю, политика неумная и опасная, которая…»

Губернатор, отвечая, выразил мне благодарность и прислал оттиск той самой речи, против которой я протестовал. Можно ли требовать большего?

«Мистер Никсон, вся ваша предвыборная кампания основана на утверждении, что Америка никогда не благоденствовала так, как при президенте Эйзенхауэре, а потому голосуйте за меня, и я обеспечу вам еще четыре таких года. Для меня это звучит, как крик доктора Фауста: «Фервайле дох, ду бист зо шен!»[6] (не слишком ли я литературен для вас, мистер вице-президент?). Но примите во внимание, когда Фауст произнес эти слова, Мефистофель явился за его душой. Признайтесь честно, считаете ли вы текущий момент истории таким сладким, чтобы стоило остановить часы времени навсегда? Прислушайтесь к стонам страдающей страны! К голосам негров Миссисипи, к плачу голодных детей фабричных рабочих, выброшенных на улицу в связи со спадом производства в правление республиканцев! Услышьте!..»