— Чем не угодил? Город как город… Старинный, красивый.Крупный областной центр…

— Крупный, — скривился Павел, — паршивыйгородишко.

— Ну, паршивый и паршивый, что ж теперь?

— Не понимаю, как ты здесь жить можешь.

— Нормально живу. Жила, пока тебя черт не принес.

— Жить надо в столице.

— Это кто сказал? — удивилась я.

— Это я сказал.

— А-а. Ну так ты там и живешь.

— А чего б тебе там не жить?

— Это в каком смысле?

— В буквальном. Что, там занятия подходящего найтинельзя? Те же самые книжки, пиши на здоровье. Если ты насчет квартиры ипрочего, так в голову не бери. Все будет.

— Эй, — окликнула я. — Ты меня в содержанкизовешь, что ли?

— Что за слово откопала, а?

— Я не поняла, да или нет?

— Ну, да.

— Чокнулся совсем, — покачала я головой, —какая из меня содержанка?

— Если тебе надо обязательно в школе горбиться, так вМоскве их сколько угодно.

— Да не люблю я Москву, шумно, людно, в метро менятошнит.

— Сказала, в метро, на что оно тебе?

— У меня тетка в Москве, одна в трехкомнатной квартире.Давно зовет, помирать собралась, квартиру ей жалко.

— Вот. Слушать тетку надо.

Я вымыла руки, села рядом с Павлом, повертела сахарницу вруках и сказала:

— Ты, Павел, выдумщик. Приеду я в Москву, и что? Частовидеться будем? Я в театр, ты в ресторан, я в музей, ты в казино, я затетрадки, а ты в сауну. Знаешь басню «Когда в товарищах согласья нет, на лад ихдело не пойдет»? Про нас басня.

— При чем здесь басня какая-то дурацкая?

— При том. Ты умный, пошевели мозгами. Пока мы здесьпод пулями прыгали — было одно, а там проблемы пойдут другие. И все будетпо-другому, буднично и жестоко. И давай об этом больше не говорить.

— Я, если честно, думал, что ты… рада будешь, чтопозвал, что я вроде что-то значу, нет?

— Нет, — улыбнулась я. — Ты не злись, новлюбиться в тебя я не могу, просто не могу, и все. Может, в тебе всего сизбытком, но того, что мне надо, нет.

— А в твоем хмыре есть?

— Вот видишь, ты даже мысли допустить не можешь, чтотакого, как он, любить можно, вот так и я: не могу представить, что ты и явместе. Бред.

— Ясно, — Павел замолчал, и было заметно, чтозлится. Где он блуждал в своих мыслях, кто знает, поднял голову, спросил:

— Скажи честно, Серега тебя любил?

Теперь, когда партия сыграна, я вполне могла сказать правду,но… в общем, Павел прав, совсем чужим он не был, и было мне его по-человеческижаль. Потому я головой покачала и ответила:

— Нет. Конечно, нет. Я совсем не знала твоего брата. Ивот еще что, Павел. В сентябре Константин Осипович вернется, и мы… мы уже давнорешили… ему непонятно будет, если ты вдруг… я прошу, не порти мне жизнь, неприезжай.

— Не волнуйся, — сказал Павел, из-за столаподнимаясь. — Мешать не стану. Гордость имею.

— Спасибо, — тихо сказала я.

В дверях он обернулся.

— Будешь у тетки, позвони, чтоб знать, что жива.

— А чего со мной сделается? Вот вы уедете, и жизнь мояпойдет по-старому.

— Позвонишь?

— Конечно, нет. Зачем? Ты глазами не сверкай. Подумай.Позвоню, и ты приедешь, и мы по Москве покатаемся, и ты спросишь: «Как дела», ия отвечу: «Хорошо», и замолчим, и будем придумывать, что бы еще сказать. Иждать, когда ж наконец можно проститься. А потом тоскливо и горько будет, иподумаем: лучше бы не встречаться.

Он стоял, сунув руки в карманы брюк, смотрел на меня, и в глазахего была тоска.

— Ты странная баба, Юлька, — наконец сказал он.

— Не знаю. Только прощаться мы с тобой будем навеки. Ивот еще что: ты не сердись, ночевать я пойду к соседке. От греха.

Утром я встала очень рано и пирогами занялась, так что, когдамужики проснулись и в кухню вышли, они, румяные, пышные, на столе стояли.

— Вот, посидим на дорожку, — сказала я.

Мы сели. Гиви два пирога съел, похвалил, может, конечно, извежливости. Павел был хмурый и молчал. А Витек, тот всегда молчит. Тут Афганецявился, я его тоже за стол пригласила, он чай выпил, пирог съел и говорит:

— Большое спасибо, очень вкусно.

А у меня, видно от волнения, с головой что-то стало, я иотвечаю:

— Пожалуйста, всегда рада, — тут я себя дуройпочувствовала и говорю:

— То есть, я не в том смысле, чтоб вы еще приходили,если честно, так мне уже все порядком надоели…

Афганец засмеялся и говорит:

— Я понял. Это просто формула вежливости.

— Да, вот именно, формула.

Где он таких слов нахватался?

Тут все встали и начали прощаться. Первым подошел Витек,пожал мне руку и сказал:

— Давай. Приятно было познакомиться.

Мы все малость ошалели, а он пошел как ни в чем не бывало.

— А Витек прав, — хохотнул Гиви, — давай,Юлька.

Я подумала и спросила:

— Если я чего тебе на память решу подарить, возьмешь?

— Возьму.

Я сняла медальон и ему на шею надела.

— Держи. Говорят, кто его носит, от пуль заговоренный.Только сам-то особо не лезь.

Гиви обнял меня, по спине рукой похлопал и сказал:

— Я там на книжках телефон оставил. Мало ли чего, жизньштука чудная.

— Спасибо, — сказала я, и он ушел.

Павел ко мне подходить не стал, сразу к двери направился, нов дверях остановился и сказал Афганцу:

— Алексей, Юлька во всей этой истории сбоку припеку. Нехочу, чтобы у нее неприятности были.

— Кому она нужна? — пожал плечами Афганец.

Павел нахмурился.