Однако, когда вы учите кандзи, вам становится доступным уникальное интеллектуальное удовольствие. Отличие этой системы от любого алфавита в том, что каждый иероглиф несет в себе определенный образ. У меня есть теория, что психический процесс, который происходит в мозге, когда мы видим кандзи, отличается от процесса восприятия символов алфавита. Когда мы читаем слово, состоящее из букв, нам сперва требуется соединить их в голове, чтобы понять написанное. А когда мы смотрим на иероглиф кандзи, его значение проникает непосредственно в наш мозг. И, как результат, невозможно игнорировать вывески с кандзи, даже если задаться такой целью. В Америке я почти никогда не читаю вывески, но всякий раз в японском метро я замечаю, что бессознательно воспринимаю рекламу на стенах вагонов. И это не просто моя особенность – мои спутники делают то же самое, некоторые даже читают вслух.

Каждый иероглиф несет много смысловых уровней, что делает кандзи чрезвычайно богатыми на коннотации. К примеру, иероглиф «тай» обозначает «мир» или «совершенный баланс». Это имя одной из гексаграмм в «Книге перемен», этим же иероглифом можно назвать священную китайскую гору Тайшань; еще он может значить «Таиланд». В языке каждой страны слова со временем приобретают дополнительные значения, но только в Китае, насколько мне известно, одни и те же слова употребляются на протяжении вот уже трех тысяч лет. Ореолы смыслов вокруг кандзи подобны цветному свечению, окружающему Будду.

Кричащие вывески, так поразившие меня в детстве, типичны не только для Японии. Такая же свистопляска творится в Гонконге, Китае и в большинстве крупных городов Юго-Восточной Азии, где живут этнические китайцы. Отчасти причина в том, что эти страны отстают от Европы и Америки в вопросах городского планирования и ограничения рекламы. Еще есть чисто практический момент: кандзи можно легко читать как слева направо, так и справа налево, и даже сверху вниз, что позволяет создавать эти длинные вертикальные плакаты вдоль стен высоких зданий. Но главная причина изобилия вывесок в том, что форма и смыслы иероглифов очень привлекательны. Это одно из удовольствий повседневной жизни.

Такой выразительной силы канзди китайцы добились благодаря использованию кисти. Есть поговорка «сила – в линии», а каллиграфия, по существу, это лишь череда линий; кисть позволяет сделать линию тонкой или толстой, влажной или сухой, четкой или размытой. В этом смысле, «сила» направляется внутрь или наружу, тихо угасает или бурно изливается. Сила объединяется со смыслом.

На настенных свитках обычно изображают фразу длиной в три, пять или семь слов. Сегодня это часто могут быть слоганы типа «Гармония. Уважение. Чистота. Одиночество». Традиционные же каллиграфические свитки были более утонченными: поэзия, мысли о временах года или коаны дзэн-буддизма (иррациональные утверждения, помогающие достичь просветления). Я пишу эту книгу, а позади меня висит свиток от настоятеля дзэн-буддийского храма Мампукудзи близ Киото. На нем сказано: «Голос облаков врывается в ночь и поет». Это превосходное описание дождливых ночей здесь, в Камэока, когда барабанит по крыше дождь и слышно, как шумит ручей в саду. У меня есть еще один свиток из Мампукудзи, я люблю вешать его, когда меня навещают старые друзья. Он гласит: «Я приготовил цветы и жду, когда появятся бабочки». Мне вспоминается также свиток, который я впервые увидел в офисе одной из чайных школ Киото: «Сидя в одиночестве на благородной вершине горы». Как еще лучше можно передать уединенность тихой чайной комнаты? Вот пример коана: «В уголке неба я вижу свою возлюбленную». «Возлюбленная» означает луну, это ключ к коану.

Сам я предпочитаю изображать только один иероглиф. Фавориты – «творчество» и «исполнение» из «Книги перемен» и детальные «дракон», «ночь» и «рассвет». На самом деле в старых работах редко можно встретить композицию из единственного иероглифа. В давние времена люди были покультурнее, чем мы сегодня, и имели больше свободного времени. И, вероятно, им-то было что рассказать. Написание только одного иероглифа может быть рассмотрено как «моментальная» каллиграфия, вырождение древнего искусства. Но мне нравится изображать один кандзи, потому что это позволяет полностью сосредоточиться на его значении. Например, слово «сердце». Однажды я изобразил этот иероглиф черной тушью, а затем, поверх, продублировал его красным цветом. Мой друг из Америки посмотрел на эти спутанные сердца и сказал: «Это будто мужчина и женщина». Он купил работу и повесил ее у себя дома. Спустя некоторое время случился пожар и картина была уничтожена. Друг позвонил мне и рассказал, что иероглифы стали талисманом для него и его жены, и попросил меня изобразить их заново. Было очень приятно знать, что у этой каллиграфической картины появилось настоящее предназначение.

Когда я приступил к созданию коллекции произведений искусства, я начал с каллиграфии. Моя любовь к ней не была единственной причиной: главную роль сыграла цена! К примеру, стоимость картин таких мыслителей периода Эдо, как Икэно Тайга или Бусон, начинается от десятков тысяч долларов, в то время как каллиграфии тех же художников можно купить в дюжину раз дешевле. Даже работы такой всемирно известной фигуры, как Сэн-но Рикю, создателя чайной церемонии, до недавнего времени стоили около $20 000. Что это по сравнению с ценами на самые известные картины Хокусая. А ведь сохранилось лишь несколько десятков гениальных работ Сэн-но Рикю, в то время как оттиски Хокусая производились тысячами. Невысокая стоимость каллиграфии отражает падение ее популярности в современной Японии.

Так было не всегда. Традиционно каллиграфия считалась высшим из искусств. Императору Тай-дзуну (династия Тан) так сильно нравились каллиграфии Ван Сичжи, что он приказал в свою могилу положить копию предисловия к «Павильону орхидей». С того времени каллиграфии составляли основу императорской коллекции, а двор и состоятельные семьи соперничали за свитки и отпечатки знаменитых каллиграфов. В японских храмах дзэн-буддизма самым главным сокровищем являются каллиграфии настоятелей. В среде японской аристократии кугэ дощечки сикиси и тандзаку ценились выше других произведений искусства; не будет преувеличением сказать, что для кугэ каллиграфии были частью их личности.

Каллиграфия занимала такое высокое положение потому, что, как полагалось, она запечатлевала душу автора. Древняя китайская поговорка гласит: «Каллиграфия – это портрет сердца». Даже обычный рукописный текст может быть «портретом сердца». В каюте яхты моего бывшего работодателя Траммелла Кроу висело несколько любовных писем Наполеона и Жозефины. Ни одна картина не смогла бы передать их бытие так глубоко, как эти рукописи. Но лучше, чем любой карандаш, кисть мягко передает малейшую перемену в давлении и направлении, живо выражая этим душевное состояние художника. Каллиграфия создает непосредственную связь между двумя сознаниями.

Я никогда не встречал древнего придворного аристократа, и никакой объем прочитанного не сможет дать четкую картину того, какой на самом деле была жизнь кугэ. Но я смотрю на утонченный, до невозможности элегантный почерк в рукописях их фестивалей поэзии – и мир кугэ отчетливо предстает пред моим взором. В поэмах и эссе легендарного мастера дзэн XV века Иккю вы найдете лишь смутные теоретические рассуждения о дзэн, понятные только специалистам. Но посетите храм Синдзю-ан в Киото, где в главном зале висит пара свитков Иккю, и вас окатит остроумием этого раздражительного старого монаха. Его каллиграфия гласит: «Не делай зла, делай только добро!» Это цитата из старой китайской истории о человеке, который попросил учителя описать сущность буддизма. Ответ был: «Не делай зла, делай только добро», на что человек спросил: «Что же здесь особенного? Это знает даже ребенок». «Ладно, – сказал учитель. – Если даже ребенок знает, почему же ты этого не делаешь?» Иккю написал эти строки твердой рукой, будто бы в стремительном темпе. С первого взгляды эти иероглифы заставляют встряхнуться – Иккю нас дразнит, царапает, шокирует.