По вечерам мы с Дианой зажигали свечи и беседовали на веранде, наблюдая за тем, как пауки плетут свои сети. У Дианы был талант отпускать яркие остроты, большинство из которых были настолько политически некорректными, насколько это вообще возможно. Некоторые я помню до сих пор. «Чайная церемония, – сказала она однажды, – это эстетика для неэстетичных людей». Она имела в виду, что чайная церемония регламентирует все ваши действия – куда поставить цветы, какое произведение искусства должно быть выставлено, как использовать каждый крошечный фрагмент пространства. И это очень удобно для людей, которые никогда не думают о подобных вещах и понятия не имеют, как сделать что-то самостоятельно. В другой раз она сказала: «Для поверхностных людей дзэн – это пропасть». Замечания такого рода наверняка бы понравились старому дзэн-мастеру Иккю. Прочнее всего в моей голове, однако, засела другая мысль Дианы: «Знаешь, люди Запада с их развитой индивидуальностью бесконечно интересны как человеческие существа. Но глубина западной культуры сильно ограничена. Японцев же очень сдерживают рамки общества, как человеческие существа они ограничены. Но их культура бесконечно глубока».

Оглядываясь назад, становится понятно, что конец 1970-х в Киото были поворотным моментом эпохи. Диана, Дэвид Кидд, множество других моих друзей-иностранцев и я сам жили в мечте о старой Японии, потому что в то время еще было возможно поверить в эту мечту. Тэммангу окружала первозданная природа и рисовые поля, а на улицах Камэока все еще стояли деревянные дома и большая кура сакэваров, что создавало впечатление феодального города с замком в центре. Горам только предстояло быть опутанными линиями электропередач, и волна бетона и пластика еще не захлестнула город. Наши поступки порой могли казаться эксцентричными, но они пока не были полностью оторваны от реальности. Было возможно – как мы иногда и делали летними вечерами после семинаров Оомото – дойти до Тэммангу пешком через весь город в кимоно и японских брюках хакама. Сегодня это уже настолько далеко от реалий современной Японии, что показалось бы совершенно абсурдным.

Время шло, и в начале 1980-х восстановление Тэммангу неуклонно продвигалось. Я провел электричество, смел всю паутину и установил стеклянные двери на веранде. После исчезновения пауков Диана перестала чувствовать себя как дома и тоже съехала. Я переключил свое внимание на пространство с земляным полом, которое раньше использовалось, как кухня. В Тэммангу оно занимало около трети общей площади.

Сначала настоятель храма Куваяма, мой арендодатель, провел синтоистский очистительный ритуал для старой земляной печи и колодца – воды и пламени. Потом мы с друзьями приступили к превращению дома в студию, для чего убрали печь и зарыли колодец. Я поставил там длинный стол, за которым я мог бы заниматься каллиграфией и рисовать горы и персики. В других комнатах был потолок, но в дома дым от очага должен был уходить куда-то, поэтому она была открыта до самых стропил, как Тииори. Но в моем случае стропил было не видно из-за кучи пиломатериалов и старых раздвижных дверей. Мы убрали весь хлам и счистили сажу, накопившуюся за сто пятьдесят лет – достаточно, чтобы наполнить десять больших мешков для мусора. После этого магическим образом открылся широкий обзор на стропила и перекладины. В этой просторной комнате теперь мое рабочее место.

Хотя эпоха москитных сеток, свечей и кимоно завершилась, в Тэммангу и сейчас царит совершенно особая атмосфера. Причина очень проста: природа. Когда я возвращаюсь в Тэммангу после поездок в Токио или за границу, то всякий раз замечаю, что колесо смены времен года немного прокрутилось, и меня встречает новое природное явление. Согласно старому китайскому календарю, год делится на двадцать четыре мини-сезона, с названиями типа: «Ясно и светло», «Белые росы», «Великая жара», «Малые холода» и «Пробуждение насекомых». У каждого из них есть своя особенность.

В качестве божества Тэммангу почитается придворный X столетия по имени Митидзанэ, известный своей любовью к сливовым деревьям; в результате в каждом из тысяч храмов Тэммангу по всей стране непременно выращивают сливы. Мистика этих деревьев в том, что они цветут в конце зимы, когда землю еще покрывает снег. Потом приходит весна, и распускаются старые вишни в саду, а с ними азалии, персики и полевые цветы. Но мое любимое время года приходит позже, примерно в конце мая – начале июня, когда начинается сезон дождей. Лягушки на рисовых полях начинают квакать, и мои друзья, звоня из Токио, с изумлением слышат их голоса на заднем фоне. Как маленькие изумрудные камни, лягушки инкрустируют собой листья и плоские камни. Затем раскрываются лотосы, а сильные дожди славно барабанят по крыше над моей спальней. Спать в сезон дождей просто чудесно.

И вот, в один из вечеров, в саду появляется одинокий светлячок. Мы с другом спускаемся к руслу ручья за садом и молча ждем в темноте. Спустя некоторое время из зарослей на одном из склонов выплывает мерцающее облако светлячков. Летом дети из деревни приходят купаться в заводи под водопадом. Мой кузен, маленький белокурый чертенок, проводил все летние месяцы, играя под водопадом. Из моей гостиной слышны голоса детей, которые ныряют в заводь. Деревья на горе клонятся от ветра, а высоко над ними степенно простирает свои большие крылья черный коршун. С окончанием лета приходят тайфуны и багровая листва кленов, желтые гинкго, рубиновые ягоды нандины, и под конец на голых зимних ветвях остается только оранжевая хурма. Зимой сад покрывает изморозь, и каждая травинка алмазно сверкает в лучах утреннего солнца. Изумруды лягушек, морозные алмазы, рубины нандины – вот ювелирная шкатулка Тэммангу.

Но эта смена сезонов постепенно стирается из жизни современной Японии. К примеру, в большинстве городов стандартная процедура осенью – срезать ветки с уличных деревьев, чтобы предотвратить падение листвы. Нынешние японцы не видят красоту в падающих листьях, это просто мусор, появления которого надо избежать. В этом причина чахлого состояния деревьев в большинстве общественных мест Японии. Недавно мой местный друг сказал: «Просто ходить и смотреть на природу в горах – это же скукотища! Природа интересна только тогда, когда на ней есть чем заняться. Ну, знаешь, типа гольфа или катания на лыжах». Это может объяснить, почему люди чувствуют себя обязанными выкапывать столько полей для гольфа и лыжных трасс на горных склонах. Для меня природа значит то, что она значит в китайской поэзии и в хайку Басё. Лягушка прыгает в старый пруд; один этот звук вызывает во мне радость. И больше мне ничего не нужно.

Когда Диана жила в Тэммангу, в доме не было практически ничего. Однако со временем Тэммангу стал вместилищем для моей растущей коллекции произведений искусства. Золотые японские ширмы, китайские ковры, тибетские мандалы, корейские вазы, тайские Будды, бирманские лакированные изделия, скульптура кхмеров: каждый дюйм дома был набит всевозможными азиатскими шедеврами. Я осознаю, что термин «набит» не входит в число самых эстетически возвышенных; едва ли он передает образ изящной обстановки. Но художественные работы из каждой страны и каждого исторического периода Азии образовали в Тэммангу джунгли столь изобильные, что они практически превзошли зеленые заросли снаружи: это была оранжерея прекрасного. Один из друзей прозвал это «пещерой Аладдина». Гости, приезжая, видели ветхий старый дом, не сильно изменившийся с того момента, как я нашел его в 1997 году. Потом они заходили внутрь и – «сезам, откройся!» – перед их взором появлялись красочные ширмы, толстые желто-синие ковры и блеск отполированной айвы и палисандра.