За зерно нужно было платить, но цена была, по сути, символической. Десятилетиями, вплоть до 2002 года, цена на рис в пайках была зафиксирована на уровне 0,08 вон за 1 кг, а кукуруза и ячмень стоили еще меньше. В это время среднемесячная зарплата выросла примерно с 50 до 100 вон. Даже если предположить, что паек состоял из одного риса (как, скажем, у инструктора ЦК или генерал-майора), то все равно за месячный паек следовало заплатить примерно две воны, то есть 1,5–2 % средней зарплаты. Но цены не имели большого значения: даже если у человека были деньги, он не мог купить больше зерновых, чем было разрешено государством: напомним, что частная продажа зерна была незаконным деянием, и примерно до 1990 года этот запрет реально работал.

В рамках общенациональной системы снабжения зерновыми пэгып каждому северокорейцу полагалось (и до сих пор формально полагается) определенное количество зерновых. Самая большая норма – 900 г в день – назначалась работникам, занятым тяжелым физическим трудом: металлургам, горнякам, лесорубам. Большинство населения имело право на ежедневный рацион в 700 г. Студенты получали 600 г, школьники – 300–500 г в зависимости от возраста, а вот пенсионерам и домохозяйкам приходилось довольствоваться 300 г зерна. Малышам, которым не исполнилось года, полагалось по 100 г, и, естественно, зерно получали не они сами, а их матери. Карточки выдавали по месту работы или учебы. Для предотвращения мошенничества цвет карточек часто менялся. Отоваривали карточки на зерновые не в магазине, а в специализированном распределительном центре, рассчитанном на обслуживание 1000–1500 семей. Обычно пайки там получала вся семья работника предприятия, «прикрепленного» к данному распределительному центру. Карточки на зерновые отоваривали два раза в месяц, причем у каждой семьи был назначен день, когда следовало приходить за рисом, мукой и ячменем. В назначенный день представитель семьи, как правило домохозяйка, поскольку выдача пайков осуществлялась в дневное время, приходил в распределительный центр с удостоверением личности и продовольственными талонами всей семьи. Предъявив талоны, она оплачивала их и забирала рис, которого должно было хватить на следующие полмесяца. Для того чтобы поесть вне дома, например в столовой своего завода, в командировке и даже попав в больницу, северокореец должен был предъявить карточку.

Представим себе домохозяйку средних лет, которая приходит в распределительный центр, скажем, в 1971 году. Она предъявляет три комплекта продовольственных талонов. Ее муж, работник конторы, имеет право на 700 г зерна в день, сын, ученик 4-го класса, – на 400 г, а она сама, будучи всего лишь скромной домохозяйкой, получает самый низкий паек для взрослых – 300 г. В итоге на 15 дней ей полагается: 10,5 кг зерна для мужа, 6 кг для сына и 4,5 кг для себя. Всего – 21 кг. Если дело происходило в Пхеньяне, рис составлял бы около 50–70 % этого количества, а остальную часть пайка выдали бы макаронными изделиями, ячменем или пшеничной мукой.

Первое сокращение норм выдачи зерновых произошло в 1973 году, когда экономический рост в стране начал ощутимо замедляться. В сентябре того года было объявлено, что «в связи с напряженной международной ситуацией» пайки будут сокращаться: два суточных пайка из каждой выдачи следует жертвовать для создания стратегических резервов на случай возможной войны. Этот вычет, официально считавшийся «добровольным пожертвованием», так и именовали – чончжэн чунби ми, «рис на подготовку к войне». В 1987–1989 годах пайки были урезаны еще на 10 %: как объяснили власти, это было необходимо для подготовки страны к предстоящему Международному фестивалю молодежи и студентов. В итоге в 1973–1987 годах обычный рабочий или служащий получал примерно 610 г зерна, а пенсионер был вынужден жить на 250 г, хотя формально они по-прежнему получали карточки на 700 г и 300 г зерновых соответственно. При этом даже нормы кимирсеновских времен, о которых сейчас вспоминают в КНДР с ностальгией, трудно было назвать щедрыми. Еще в 1955 году, разговаривая с советским дипломатом, секретарь провинциального комитета ТПК заметил, что в корейских условиях идеальной нормой является 700–1000 г зерновых на человека.

Между прочим, не случайно я здесь нигде не говорю о рисе, а употребляю термин «зерновые». Когда в России говорят о том, что «бедные корейцы питаются одним рисом», это заявление может вызвать у информированного человека лишь ироническую улыбку, ибо рис в Северной Корее – это повседневная еда только весьма зажиточных людей. Кстати сказать, ничего нового в этом нет, ведь и в былые времена чистый рис ели только помещики. С другой стороны, нужно иметь в виду северокорейскую структуру питания: как и в большинстве бедных стран, именно зерновые служили (и служат) для подавляющего большинства населения главным источником калорий.

Выдаваемые по карточкам пайки централизованной системы пэгып всегда включали разные зерновые – а также такие продукты, которые официально решили считать зерновыми. Рисом отоваривают лишь часть карточной нормы, а остальное выдается в виде кукурузы, ячменя, муки, а то и макаронных изделий. При этом доля риса в реально выдаваемых пайках всегда сильно зависела от региона. Выше всего она была в Пхеньяне, где в лучшие годы рисом выдавалось 50–70 % веса зернового пайка, а ниже всего – в дальних районах у границы с Китаем, где доля риса даже в 1970-е могла составлять лишь 10–20 %. Иностранные посольства всегда внимательно следили за соотношением риса и других зерновых в пайках централизованной системы распределения. Этот показатель считался одной из основных характеристик реального состояния экономики страны, а также служил хорошим индикатором того, какое значение руководство КНДР придавало тому или иному региону, ведь от региона к региону показатель сильно варьировал. Чем выше в местных пайках была доля риса, тем, соответственно, более важным с точки зрения властей был регион.

Первоначально государство распределяло только зерновые, но растущий дефицит продовольствия и товаров повседневного спроса – от мыла и яиц до носков и отрезов ткани – привел к тому, что сфера государственного распределения и нормирования с течением времени расширялась, и к концу 1960-х годов распределение и нормирование стало всеобъемлющим. Впрочем, руководство страны и, возможно, значительная часть населения тогда не видели в этом особой проблемы, так как именно распределение, а не продажа, казалось многим из них наиболее справедливым способом обеспечения людей всем необходимым (рискну предположить, что так считало большинство). В провинциальных городах почти все продукты питания и значительная часть товаров повседневного спроса стали нормироваться примерно с 1965–1967 годов. С этого времени соевую пасту, соль и сахар можно было купить только по талонам (сахар вскоре исчез вовсе). Пхеньян и более привилегированные крупные города перешли на эту систему в 1970-х годах.

Однако система снабжения «вспомогательными» видами продовольствия и основными потребительскими товарами не носила централизованного общенационального характера – в отличие от системы снабжения зерновыми. Хотя Ким Ир Сен несколько раз говорил, что в идеале и для этих товаров хорошо было бы создать общенациональную систему карточного распределения и разработать единые для всех нормы, но на практике добиться этого северокорейскому правительству так и не удалось. Такие виды продуктов, как соленый соевый соус канчжан, капуста и иные овощи, рыба и мясо, распределялись местными властями на уровне города или уезда (то есть по-нашему – района). Точно так же в ведении местных властей находились одежда и обувь, мыло, зубной порошок и некоторые другие товары первой необходимости.