Дорога вывела за город, и Нестор остался совершенно один в благородном обществе с сизыми низкими тучами над головой, виноградниками по левую руку от дороги и черными вспаханными полями — по правую. Он выбрал удобный участок с более-менее сухой обочиной, автоматически включил поворотник, хотя некого было предупреждать о маневре, свернул и остановился. Нужно было сделать два дела: облегчиться и свериться с картой.

Нестор стоял спиной к дороге, лицом к жидкому придорожному кустарнику, за которым простиралось черное поле. За полем, прикрывая горизонт, миражом серела деревенька. Или коттеджный поселок. Или же забавная мешанина того и другого. Именно туда вела Нестора красная черта на обрывке карты.

Сейчас многие деревни возле города превращались в коттеджные поселки. Мазаные приземистые хаты чередовались с трехэтажными виллами, облицованными природным камнем. Хозяева вилл выходили на прогулку, держа на поводке питомцев эксклюзивных пород. Этих питомцев поносили на чем свет стоит на своем собачьем языке двор-терьеры за шиферными заборами или за оградами из рабицы. У одних ворот стояли громоздкие дорогостоящие авто, у других ворот паслись злые шипящие гуси. Одни участки украшали совершенно не практичные можжевельники, сосны и березы, на других участках паслись куры на ковре люцерны. Так проходило вживе слияние города и деревни. То, чего не смог добиться социализм лозунгами и пятилетним планированием, было достигнуто наглым капитализмом, причем не как цель, а как побочное явление.

Издалека все дома населенного пункта были, как кошки в темноте, — серы. Но где-то в самой середине, между маленькими кубиками и тетраэдрами жилого конструктора, возвышалась золотая луковица православной церкви.

Нестор не любил городские храмы, не посещал их даже по большим религиозным праздникам. Нет, Нестор был крещен, причем в сознательном возрасте и по собственной инициативе. Или по инициативе Нины? Сейчас тяжело было вспомнить, кому именно пришла в голову мысль о венчании. И лишь когда эта мысль оформилась и стала идеей, требующей реализации, Нестор спросил у своих родителей, крестили ли его в детстве. Выяснилось — нет. Детство Нестора пришлось на переходный период, когда привычка не крестить еще не развеялась, а мода крестить еще не вступила в права. Пришлось начинать свое православие с чистого листа, взяв в крестные отцы друга детства Серегу, а в крестные матери — Викторию, «одностайницу» Нины. В свое время Нестор недели четыре состоял с Викторией не только в коллегиальных отношениях, но это было так давно, что уже вызывало сомнения и у Нестора, и у Виктории.

В год венчания Нестор даже пошел с женой святить яйца на Пасху-Песах. Он долго стоял в рядах верующих с корзиной, в которой лежала бутылка «Кагора», всякая снедь и непременные яйца; он получил свою порцию святой воды с кропила и исправно трижды наложил на себя крест; он даже причастился в тот день, предварительно исповедавшись. Это было в третий (если считать крещение и венчание) и в последний раз.

Как учитель истории, привыкший ответственно относиться к изучаемому материалу, он слишком хорошо знал, как христианство развилось из иудейской секты, каковы были социально-исторические предпосылки его распространения, как оно пришло на Русь, по каким политико-экономическим причинам случилась в одиннадцатом веке схизма…

Другими словами, привычка к чтению сформировала привычку связывать причины со следствиями. Нестор разучился, как эти добрые верующие люди, просто радоваться крашеным яйцам и торжественным церковным ритуалам. Добрые люди и не думали раскладывать ритуалы на составляющие. Так рядовой читатель даже не задумывается, как прописаны диалоги, какую роль играют имена героев или пейзажи, — читатель просто получает удовольствие от чтения, как верующий от службы. Читатель не думает, как «сделан» роман. Верующий не вникает, как «сделан» ритуал.

Нестор же привык докапываться до истоков явления, потому праздник Пасхи воспринимал в его изначальном, переводном с иврита значении — «проходите мимо». Историческое воображение исследователя всегда предлагало ему в качестве ассоциации не крашеные яйца и присыпанные сахарной пудрой кексы, а знаки на дверях евреев в Египте, начертанные кровью агнцев. Ангел смерти в ту ночь прошел мимо таких кровавых дверей, признав за ними своих.

Кроме того, Нестора всегда удивлял этот беспримерный семантический диссонанс: мирное назначение культовых храмов (от слова «мир» как в значении «народ», так и в значении «состояние без войны») и трагическая роль религии в истории человеческих войн. Как призывы различных конфессий мира к миру могли выливаться в кровавые стычки политеистов с монотеистами, христиан с мусульманами, католиков с протестантами? Кто же крутит этот гигантский рычаг исторической мясорубки? Вряд ли можно списать все это нелепое многовековое истребительство на «бесчисленное количество людских произволов», как об этом писал Лев Николаевич.

Но церкви деревенские, сельские вызывали у Нестора трогательное смешение чувств. С одной стороны, вслед за просветителем Дидро, Нестор понимал, что «крайне важно не путать петрушку с болиголовом; но совершенно не важно, верить в Бога или нет». Он также помнил слова Джордано Бруно о том, что сами служители культа и философы знают: «вера требуется для наставления грубых народов, которые должны быть управляемы». Те же, «которые умеют управлять собой и другими», в вере не нуждаются. С другой стороны, он поддавался обаянию этих небольших периферийных церквушек и часовенок, их наивной горделивой важности, с которой они располагались в самом центре населенных пунктов. Он им верил.

Нестор вновь надел шлем, убрал «кочергу» — боковую опору — и вставил ключ в замок зажигания. Предстояло преодолеть последний десяток километров. Интересно, в его новом убежище есть душ?

Поселок был немилосердно разбужен чуткими охранниками — многочисленными дворовыми собаками, когда «Змей» заворчал у первых заборов. Цепная реакция мгновенно охватила все улочки, и вот уже дворы, секунду назад утопавшие в умиротворенной тиши, взорвались, почти одновременно, громовыми децибелами разноголосого лая. Кроме «сторожей на ставке», домашних собак, здесь кормились случайными подаяниями своры всякой песьей беспризорщины. Эти бесхозные активисты бесстрашно бросались под колеса, изводились в истошной истерике и норовили цапнуть за ногу. Спасали высокие ботинки и прочные кордуровые штаны.

На высоких крыльцах некоторых домов появлялись хозяева — по-воскресному небритые заспанные мужики с тяжелыми красными лицами. Мужики провожали мотоцикл ленивыми поворотами голов — даже спиной Нестор ощущал их недобрые взгляды. Чем медленнее ехал мотоцикл, тем больше шума он издавал. Поэтому, оказавшись на нужной улице с неаппетитным названием Кисельная, Нестор крутанул ручку газа и в один громкий рявк очутился у ворот дома номер восемь. Он тут же заглушил двигатель и, стараясь не обращать внимания на брызжущих хищной слюной собак, достал два ключа из нарукавного кармана куртки.

Замка на воротах не было — ни врезного, ни навесного. С несвойственной для гуманитария технической смекалкой Нестор как-то сразу догадался, что они заперты на засов изнутри, и для того чтобы их открыть, необходимо сначала проникнуть на участок через калитку. Что и было сделано мигом. Ключ (маленький) легко скользнул в скважину, калитка гостеприимно распахнулась, как будто признав нового хозяина. Минуты две Нестор разбирался с тугими шпингалетами и широким засовом. Распахнув одну створку ворот, он вкатил заснувшего «Змея» на участок. Снова скрипнул шпингалетами и щелкнул засовом. Все, теперь он отгорожен от внешнего мира, от соседских взглядов, от надоедливых псин; теперь можно спокойно осмотреться.