Вот Славик, покоритель женских сердец. Он, конечно, опомнится. Истрёпанный, больной — только другими болезнями — он остановится у края пропасти. Осторожно, с опаской, как когда-то вставал после операции, он начнёт жить сначала. Я надеюсь, что он полюбит кого-нибудь — я просто об этом ничего не знаю.

Вот Мариэта, которая будет диктором, только на радио. На том самом армянском радио, про которое рассказывают анекдоты.

Вот Костик, который всё-таки станет капитаном — только капитаном прогулочного катера. Костик будет хромым — самую малость, и сделает справки, что он здоров — чтобы поступить в морское училище.

Вот Нинка, которая… нет, не буду я ничего говорить.

Удастся ли Нинке обуздать свой нрав? Удастся ли Аське стать самостоятельной и победить свой страх? Удастся ли Ань-ке помирить в своём сердце святошу и поэта, и наконец, найти тот самый, светлый образ — образ единственной и чистой правды? Удастся ли Джему найти своё место среди сильных мужчин? Удастся ли Стёпке обрести семью? И так хочется, чтобы у каждой сказки был счастливый конец…

Пусть камера поднимается всё выше, открывая вид на санаторий сверху, потом захватывая небо, и останавливаясь в широком пространстве моря, в вечном движении волн.

Слышите, как они шумят? Прислушайтесь…

Прислушайтесь, как стучат каблучки по широкому коридору Ленинградского университета. Это идёт на свою кафедру органической химии гроза студентов, кандидат химических наук, доцент Наталья Александровна Залесская.

Наталья Александровна отвечает лёгкими кивками головы на почтительные приветствия студентов.

Что-то с утра настроение какое-то лирическое. Праздник витает в воздухе — двадцать пятое января, день студентов, конец сессии. Хорошо!

Наталья Александровна остановилась у окна, вглядываясь в желтоватое петербургское небо, в покрытые снегом ветви деревьев. Она снова вспомнила — вспомнила то, о чём и не забывала практически никогда, а просто как бы откладывала в памяти, как откладывают любимую книгу, или любимую драгоценность, которую одевают очень редко.

Наталья Александровна вспомнила другое небо — синее, бездонное. Вспомнила широкую веранду, вздувающуюся парусом ширму, и черноволосого мальчика-подростка с гитарой.

Сын Натальи Александровны недавно женился, и в скором времени ожидалось прибавление семейства. Как это там было в сказке у Аньки — родились два сына, по ходу жизни. Точно, по ходу жизни.

Была Наталья Александровна замужем года три, родила сына, и развелась без жалости, даже девичью фамилию вернула себе. Нет, Наталья Александровна не была обделена мужским вниманием, но, мысленно представляя всех мужчин своей жизни, она спокойно констатировала, что никого из них не любила больше, чем Славика.

Славик, Славик, где ты теперь? Наталья Александровна улыбнулась своему воспоминанию. Скоро родится внук. Кажется, я уже люблю его, люблю больше всех своих мужчин, и даже больше Славика. Больше Славика? И Наталья Александровна почти засмеялась.

Хороший конец к сказке! Как хорошо это было — придумать хорошее окончание очередной сказке и считать, что это главное.

А в жизни всё так сложно, что иногда и не знаешь, какое окончание — хорошее, а какое — плохое. И каждый из нас сочиняет свою сказку, и придумывает ей своё окончание.

Только некому рассказать её, эту сказку. Может быть, внуку?

Если бы можно было менять окончания своих жизненных сказок! Но нет, нельзя! Можно только придумать новую — по ходу жизни! И тут уж — неплохо бы заранее подумать о том, чем всё закончится…

И Наталья Александровна пошла по коридору, выстукивая каблучками почти такую же песенку, как когда-то Жанна Арсеновна. «Тук-тук, тук-тук, тук-тук»…

посвящается моему мужу

Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?

Псалом 138.

Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых… и не сидит в собрании развратителей.

Псалом 1.

повесть

Ох, как есть хочется! Обед был уже так давно, что испарился без следа.

Иду домой совершенно голодная.

Можно было бы, конечно, зайти на наш пищеблок ещё раз. Вечерком, перед уходом. Посидеть за столиком для «персон», подождать, пока повариха принесёт чаю. Настоящего интернатского чаю. Специально заваренного, горячего. Наслащённого так, что противно его в рот брать. Принесёт к чаю — несколько толстых ломтей батона, поставит сливочного масла, нарезанного кубиками. А, может, и сырку положит. Или колбаски. Ешь — не хочу.

Можно было, можно. Врачу интерната — положено пробу снимать. А если очень хочется, то можно снимать эту пробу… хоть шесть раз на день!

Никто слова бы не сказал, если бы я пришла. Да только я уже не могу…

Если бы всё было так, как раньше! Если бы не знать ничего! Спокойно пить чай, есть свой батон, и всё, что положено к батону. Как я это и делала много раз, а может, и сотни раз.

Последнее время — не могу. Если бы я не знала, сколько они воруют… Как воруют, кто ворует… Ступаю теперь на пищеблок, как на минное поле. Где рожки торчат, где растяжки… Того и гляди — взорвётся.

Возможно, я не всё знаю. Скорее всего, не всё. Но порции на столах говорят сами за себя. Кто бы видел эти порции на столах… А ведь у нас в интернате — сироты! Дети у нас…

А раньше? Почему тебе раньше не было так противно? Сколько лет ты отработала, и ничего! И ела всегда столько, сколько хотела, и брала столько, сколько давали. Брала, брала.

Вот что ужасно — брала, и не мало. А если было мало — роптала, что мало.

А что? Всегда и везде так заведено, что «положено» врачу интерната. Положена из кладовой дань. Чтобы врач была своя и на всё глаза закрывала.

И я — тоже так жила. С закрытыми глазами. И брала свою дань.

Такая дань «положена» не только врачу, но и всей интернатской «верхушке». Завхозу, например, или бухгалтеру. Ну, и директору, конечно.

Директору — тому, уж я и представить себе не могу, сколько «положено».

Если мне, врачу, было столько «положено», что на машине привозили, то сколько «положено» директору — можно только предположить.

Правда, на машине возили не долго. Времена изменились. Продуктов становилось всё меньше и меньше. В смысле — тех продуктов, которые отпускали с базы на интернат. Наступили сложные времена, и нормы нам стали урезать.

И доля моя, соответственно, становилась меньше. Но, всё же, эта доля была достаточно приличной, чтобы можно было жить, не думая о хлебе с маслом.