— Мистер и миссис Парнхем не хотели уходить, пока Тони не договорится с владельцем об осмотре, — пояснила Джо. — Так что у нее не было выбора.

Я посмотрела на нее с благодарностью.

— Но если не ты сама дала им эту брошюру, тогда кто? — спросила Бриони таким тоном, как будто вывела меня наконец на чистую воду.

И вдруг я вспомнила, что подняла листок с пола в ее кабинете, решив, что это один из тех, которые я положила на стол, ища копир. Я еще подумала, что сама ее уронила, а оказывается…

— Ну, и что такого в том, что клиенты заинтересовались этим домом? И почему бы не поздравить Тони с тем, что она договорилась об осмотре недвижимости стоимостью в полтора миллиона? — строго спросил Дейл. — Которую ты почему-то пометила как забронированную… Пойдем-ка ко мне в кабинет, поговорим.

Бриони послушно поплелась за ним, но не раньше, чем бросила на меня еще один полный ненависти взгляд.

— О господи, — вздохнула я, тяжело опускаясь за стол. — Похоже, я изрядно напортачила, хотя ума не приложу в чем.

— Я же пыталась предупредить тебя, когда была на телефоне. Никогда, ни за какие пироги, не лезь к клиентам Бриони. Как знать, что она там с ними мухлюет…

Я озадаченно посмотрела на нее.

— Она обманывает клиентов, — прошептала Джо, нервно оглянувшись на коридор и убеждаясь, что мы еще одни. — Специально прячет от Парнхемов этот дом, чтобы они купили другой, тоже дорогущий. Водит их по показам, а сама тем временем подбирает других покупателей для недвижимости Дэна Портерхауса, чтобы получить двойные комиссионные. Это уже не в первый раз.

Услышанное с трудом укладывалось в голове. Да, честность тут и не ночевала, а профессиональная этика — тем более. И хуже всего то, что она обманывает лояльных клиентов, тех, кто приходит не в первый раз.

Мы молча принялись за работу. Правда, у меня дрожали руки и сильно билось сердце.

Десять минут спустя через офис пулей пронеслась Бриони с сумочкой и пальто в руках, на долю секунды задержавшись у моего стола.

— Ты мне за это еще ответишь, — прошипела она тихо, чтобы никто, кроме меня, не слышал. — Я научу тебя не лезть не в свое дело.

И выскочила на улицу, так громыхнув дверью, что из нее чудом не посыпались стекла.

Три года назад

Учительница

Харриет увернулась от хрупкой фарфоровой чашки, которая пролетела мимо и, окатив пространство чаем, разбилась о стену у нее за спиной.

— Чай должен быть горячим, — завизжала мать. — ГОРЯЧИМ! А не тепленьким! Терпеть не могу тепленькое, пора бы уже это усвоить, глупая ты сука!

Харриет обернулась и секунду-другую смотрела, как темно-коричневая жидкость стекает по кремовым обоям, подобно очень грязной слезе.

— Когда она будет здесь? Когда ты уже поднимешь свою бесполезную задницу и сделаешь хоть что-нибудь?

— Мама, я же говорила…

— Ничего не хочу слушать. — Старуха закрыла уши ладонями. — Не хочу ни слышать тебя, ни видеть тебя. Я никогда тебя не хотела.

Харриет молча повернулась и также молча вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Мать визгливо выкрикивала оскорбления все время, пока она спускалась по лестнице, вполголоса напевая «Песенку Энни» и вспоминая милое, улыбчивое лицо Джона Денвера[16]. Поток непристойностей был слышен за закрытой дверью гостиной даже сквозь беруши.

Ну и зачем это все?

Харриет присела к старинному бюро и несколько раз глубоко вдохнула. Почувствовав приближение боли, закрыла глаза и постаралась отгородиться от этой никчемной личности — себя самой.

Потом положила ладони на дубовую столешницу бюро — дерево так и светится, несмотря на годы; вот что значит качественная вещь. А ведь она принадлежала еще отцу. Единственное, что от него осталась, — уж об этом мать позаботилась.

Вспомнилось, как она еще малышкой пряталась за диваном и оттуда, прижав к себе поеденного молью плюшевого мишку, наблюдала, как мать набивает черные полиэтиленовые мешки отцовскими костюмами, ботинками и рубашками. Потом она заставит дочь перетаскать эти мешки на задний двор, один за другим, где они будут гнить всю зиму.

И все же, когда бы Харриет ни села за бюро, ей всегда казалось, что отец снова рядом, а потом она ощущала внутри стержень, закаленный, словно металлический, о который разбивались волны болезненного разочарования матери. Этот стержень, как стрелка компаса, направлял каждый ее шаг и служил утешением в особенно трудные минуты.

Но сегодня просто закололо в груди, и это было неприятно.

Она всегда представлялась учительницей, хотя высшего образования не получила — в свое время ей пришлось бросить колледж и пойти в школу помощником учителя. «Учительским лакеем», — как выражалась мать.

Зато теперь, годы спустя, Харриет Уотсон знала и умела куда больше, чем многие так называемые дипломированные учителя, приходившие на работу в Сент-Сейвиорз. Только вот из-за отсутствия бумажки об образовании весь ее опыт был как бы не в счет.

А ведь жизнь могла сложиться совсем иначе, если б не умер отец. Тогда она стала бы студенткой университета и получила диплом, и отец, вне всякого сомнения, поддерживал бы ее…

Но он споткнулся на неровной мостовой Оксфорд-стрит и рухнул прямо под колеса красного лондонского автобуса, когда Харриет было всего пять лет. Столько, сколько сейчас детям в ее классе.

Мать всегда терпеть не могла Лондон и, овдовев, смылась оттуда при первой же возможности: не прошло и полугода, как они уже жили в Ноттингеме, на старой викторианской вилле в жутком закоулке Лентона — района, который был выбран лишь потому, что он, видите ли, упомянут в Книге Судного Дня[17] одиннадцатого века.

В девятнадцатом веке Лентон вырос из деревни в пригород, где селились преуспевающие люди. После войны особняки стали все чаще разделять на крошечные квартирки, сдававшиеся внаем. В основном молодежи, так что теперь вокруг жили сплошные студенты. Но мать упорно отказывалась переехать в приличный район и поменять дряхлую викторианскую громадину на более практичное и уютное жилье. «Этот дом я покину вперед ногами, лежа в деревянном ящике, и не днем раньше», — грозилась она.

Харриет выпрямила спину и покрутила узорчатую бронзовую рукоятку. Глазам предстала дюжина ящиков и ящичков — замысловато устроенных и таких приятных для глаз. Бюро неизменно наводило на мысли о человеческой натуре: снаружи все просто, но стоит только заглянуть внутрь, как тут же столкнешься с тысячью непредвиденных сложностей.