– Нет, нет, – замахала руками Катя. – Прошу тебя, Пашенька, поручи это мне. Ведь это я раскопала пресловутую Скобину, вот поэтому мне и не терпится увидеть ее хотя бы на старых снимках.

Киселев кивнул:

– Ладно.

– И приплюсуй к ней меня, – встрял Костя.

Майор расхохотался:

– Приплюсую. И себя заодно. Меня она тоже заинтересовала. Вместе отправимся к Юрке Мамонтову на поклон. А что думаешь ты по поводу всего этого? Что говорит твоя интуиция? – подмигнул он журналистке.

Зорина развела руками:

– Ты все разложил по полочкам, и мне нечего добавить. Случай довольно сложный. То ли кто-то узнал о деле вдовы и подошел к убийствам творчески, то ли это действительно психически неуравновешенная личность, которая одевается в черное. Но тогда получается, убийца сама по себе, а призрак этой Скобиной – сам по себе. Вот этого бы мне не хотелось. Пусть лучше они будут в одном лице. Так нам в два раза меньше работы. Я бы еще побеседовала с теми людьми, вернее, уже их родственниками, которые заселились в квартиры этой Скобиной, – добавила журналистка. – Нам необходимо выяснить, как эта дама попадала к ним. Пусть Михалыч возьмет ключи на экспертизу и посмотрит, делали ли с них слепки. А потом можно будет поискать те мастерские, где эти дубликаты были изготовлены.

Костя щелкнул пальцами:

– Жена говорит дело.

– Я всегда говорю дело, – Зорина поднялась. – А теперь, друзья, отправимся к Юрке Мамонтову. Только он поможет нам посмотреть дело этой черной вдовы Скобиной. И давайте позвоним Пете. Пусть он тоже будет в курсе всего.

Когда-то Петя Прохоров заходил в психдиспансер с каким-то содроганием. Наверное, парень ожидал, что на него сразу набросится толпа психов, которые затопчут его, как кони, хотя и сам прекрасно знал: они далеко не все буйные. Когда Петя гостил у бабушки, он видел одного психически больного мужчину, ее соседа. Бабушка всегда сетовала, не понимая, почему в очень даже приличной семье, семье полковника и врача, родился такой ребенок. Первый сын у них был абсолютно нормальным и потом даже защитил кандидатскую и докторскую. Второй внешне выглядел нормально, даже интеллигентно, и лишь близкие и соседи знали о его неполноценности. Дядя Саша, как называли его во дворе, всегда выходил гулять в шляпе, даже летом, шел в сквер и начинал мерить шагами аллеи. Мальчишки бежали к нему и кричали:

– Дядя Шура, Париж!

Он поднимал в ответ сухую желтоватую руку и отвечал:

– Москва.

– Опять один прохаживаетесь? – спрашивал белобрысый Вовка, сын тети Даши. – Вот женились бы и гуляли с супругой.

Дядя Шура качал головой:

– Не могу я жениться, ребята. Сейчас очень сложное международное положение.

Его заявления веселили ребят. Один раз Петя слышал, как бабушка рассказывала маме: однажды Шура отправился в КГБ и заявил, что он иностранный шпион, почему-то именно венгерский, и хочет сдаться. Вид мужчины и грамотная речь не оставили сомнения в правдивости его слов. Только один из офицеров этой организации полюбопытствовал, почему это ему пришло в голову именно сейчас.

– Я полюбил вашу родину, – проникновенно ответил Шура. – И не хочу больше ей вредить.

– У вас есть аппаратура? – спросили гэбисты.

Дядя Саша с готовностью кивнул:

– Еще какая. Американская. Все на моей квартире. Пойдемте, я покажу.

Наверное, такого прокола у гэбистов больше не было. Они действительно отправились к дяде Саше. Дверь открыла мать, которая уже встревожилась отсутствием сына. Когда ей разъяснили, кто пришел и зачем, она взяла взрослого отпрыска за шкирку и толкнула в комнату.

– Справка у него, товарищи. Мой сын ненормальный.

Что сказали гэбисты, осталось тайной. Соседки шептались: Шура не успокоился и втайне от матери стал забрасывать письмами КГБ и милицию, признаваясь во многих грехах. Возможно, кто-то навещал его еще не один раз, но никуда не забирали. Когда бабушка умерла, Петя больше не бывал в ее доме, однако Шуру однажды увидел в поликлинике на приеме к терапевту. Он еле узнал в совершенно худом, высохшем высоком мужчине того, над которым потешался двор. Дядя Шура в неизменной шляпе сидел с женщиной интеллигентного вида и рассказывал ей, как он, будучи во время Великой Отечественной войны командиром эскадрильи, храбро воевал в небе. Женщина слушала и удивлялась:

– Надо же!

Дядя Саша описывал все очень правдоподобно. Соседка ахала, а потом заметила:

– Но вы же тогда были совсем молодым.

Дядя Саша изумился:

– Почему же? Мне уже было пятьдесят пять лет.

Дама заморгала глазами:

– А сколько же вам сейчас?

– Пятьдесят шесть, – отозвался Шура.

Она дернулась и поспешила отсесть от него. Эти воспоминания вызвали у Пети улыбку и грусть. Он так и не узнал о дальнейшей судьбе бедного дяди Шуры. Что с ним стало, когда умерла мать? Наверное, его забрал в Москву старший брат? Несмотря на то, что дядя Саша служил примером тихих ненормальных, с которыми даже можно было поговорить, Петя боялся приходить в психдиспансер.

Однако ни одного буйного психа ни в один из своих приходов он так и не увидел. Позже старший лейтенант узнал: больные находились в больнице, которая стояла метрах в ста от поликлиники. Главный врач, сидевший как раз в поликлинике психдиспансера, всегда очень любезно принимал оперативника, и Петя без боязни направился в его кабинет.

Артем Михайлович Половцев приветливо улыбнулся полицейскому:

– Опять по мою душу.

– Да не по вашу, – махнул рукой Петя. – А вот по душу какой-нибудь вашей больной – очень даже возможно.

– Да? Интересно! – Врач указал ему на стул. – Чаю?

– Не откажусь.

В кабинете главврача было довольно уютно и ничего лишнего – стулья, стол и диван. Половцев налил ему чаю в граненый стакан и поинтересовался:

– Так о ком пойдет речь?

Прохоров взял печенье с тарелки:

– У вас когда-нибудь лечилась женщина, которая любила одеваться во все черное? Длинное черное пальто, большая шляпа с полями, вуаль?

Артем Михайлович наморщил лоб:

– Припоминаю только одну – Захарову Анну Григорьевну. Знаете, мне ее всегда было жалко, бедняжку. У нее умерли двое мужей, причем очень хорошие люди, которые любили и лелеяли ее, дети разъехались по стране и мать практически не навещали, и у нее ни с того ни с сего проявились психические отклонения. Сначала ей мерещились инопланетяне, которые залетали прямо в окна квартиры и преследовали ее на улице, потом она сменила тему, обратившись к метаморфозам. Анна Григорьевна постоянно превращалась то в кошку, то в птицу, то в рыбу, а однажды дама заявила соседям, что является самой настоящей черной вдовой и общение с ней мужчин гибельно для последних. Потом наша больная где-то откопала нелепый наряд – длинное черное пальто, фетровую шляпу с полями, повесила вуаль и в таком виде разгуливала по улицам в любую погоду. Соседи долго не вызывали врача, потому что помнили, какой женщина была до болезни: доброй, отзывчивой, хлебосольной, – и пытались помочь. А вот ее дети оказались более жестокими. Они периодически возили мать в нашу контору, а во время одного из очередных лечений продали квартиру, пользуясь тем, что она невменяемая, и купили ей маленькую однушку, страхуя себя на всякий случай от проживания вместе с ней. Я сразу предупредил, что вряд ли мы будем держать ее вечно. Она тихая, сама себя обслуживает, и мы обязательно планировали отпускать ее домой в период ремиссий. Да и потом, вы сами знаете, средств на такие заведения, как наше, государство не дает. Мы вынуждены отпускать домой больных похуже. А Анна Григорьевна была совершенно безобидной. Но почему вы спрашиваете о ней? – вдруг спохватился врач.