…Когда Зидора спросили, почему ему так хотелось воссоединитьлоа или дух Моррисона с его выкопанным телом, он объяснил с необычайнойискренностью: "В детстве, когда я приезжал в эту страну на большой лодке с[моей] родины, для меня рок-н-ролл очень много значил. Ритм… его энергия, апотом еще слова, особенно такие, как у Моррисона… Он говорил многое мне,другим. Не просто слова пелись, как в других песнях, а слова для меня. Он —бог, даже когда живой… не потому что он [был] всегда хороший человек, но [он]хотел быть хорошим внутри. Я чувствовал это в его музыке, чувствовал это всловах. Поэтому я рисую вевес, чтобы призвать [его?] при помощи силы слов имузыки. Потому что там есть добро.

И когда он в ту ночь пошел по [той] парижской улице, онулыбнулся мне и сказал "Привет", будто я его старый друг. Джим, онлюбит всех, если только его не предают. Всегда был человеком без предубежденийи остался таким, когда я его узнал. Может, поэтому он уходит опять, потому чтолюди предубеждены против него…"

Сообщение АП/ЮПИ, 10 декабря 2001 г., понедельник

Джеймс Моррисон, бывший вокалист рок-группы 60-х гг."Дорз", недавно ставший объектом ожесточенных религиозных иобщественных дискуссий вследствие его физического воскрешения, в прошлуюпятницу, накануне своего пятидесятивосьмилетия, обнаружен мертвым его наставникоми компаньоном Жаном Зидором Дезире. Моррисон покончил с собой выстрелом изпистолета в сердце; согласно его письменному пожеланию, его кремировали, апепел развеяли над Тихим океаном. Он оставил короткую записку, оправдывающуюЗидора, в которой утверждает, что "у легенды собственная жизнь,превосходящая жизнь существа, создавшего эту легенду — при такихобстоятельствах существование вышеупомянутого существа становится излишним. Моялегенда жила всегда, и пусть она живет и дальше. Не надо подхватов. Не надодополнений". Зидор заявил для прессы лишь следующее: "Прежде всегоДжим не умирал никогда, как же он может умереть снова?"

Отрывок из "Истории рок-н-ролла", стр. 235

…Не знаю, сделали ли мы хоть какие-то выводы из второй жизнии смерти Джима Моррисона, кроме того, что его первая жизнь и смерть былидостаточно значительны, чтобы обеспечить ему место в истории музыки и культуры;возможно, наследие его второй жизни и последних дней состоит в том, что мы неспособны по-настоящему к кому-то прислушиваться, у кого-то учиться, как бы онини старались и как бы ни были сосредоточены на своей миссии в искусстве илитературе…

Сообщение АП, декабрь 2001 г.

Впервые в истории Парижа нефранцузская достопримечательностьстала популярнейшим объектом паломничества туристов. Опустевшее захоронениепевца Джима Моррисона стало самым посещаемым местом во Франции, превзойдя Лувр,Версаль и даже Эйфелеву башню. Один турист, замеченный возле пустой могилы,сказал: "Теперь это единственная возможность побыть с ним рядом…"

Девять месяцев — в турне по Северной Америке, девять месяцев— сплошь отельные номера, крутые обеды, свежие, что ни день, простыни, а теперь— какой же кайф эти грязь и жара, мышцы, сведенные не от выламывания передорущей публикой, а просто — в усилии допереть по пыльной дороге до ближайшейдеревеньки, где ни единая живая душа из местных понятия не имеет, кто таковДэнни Имбро, да и имени такого не слыхивала. Здесь он — просто очередной БелыйЧеловек, экзотическая штучка, есть на кого поглазеть любопытной детворе, надкем постебаться датой солдатне на границе.

Трудно и вообразить себе хоть что-нибудь, меньше похожее нарок-концерт, чем велосипедное путешествие по Африке, потому, если честно, Дэнниэтим и занимается, отдыхает после раскрутки последнего альбома"Блицкрига", команды своей, а каждая песня, прикинь, в мозги ужесловно вбита. Сознание бы прочистить, к равновесию прийти, на горизонты новыевзглянуть.

Прочий блицкриговый народ — те, раз уж вышло отдохнуть,оттягиваются каждый сам по себе. Фил (погоняло его — "Музыкальныйящик", никак не может без писания музыки жить) отрывается в Голливуде, дляфильмов саундтреки творит, Регги — тот закупился целыми сумками детективчиков итриллеров политических, сидит читает. Шейн тупеет на острове Мауи. А Дэнни-то —прихватил свой дорогущий, но раздолбанный байк — и вперед, вдоль и поперекЗападной Африки. Народ нашел, в этом что-то есть — кому ж, как не ударникугруппы, и пускаться на охоту за первобытной ритмикой!

К вечеру шестого своего камерунского дня тормознул Дэнниблиз большого базара и автобусной стоянки в городке Гаруа. Тоже, базар, —просто выстроились в ряд ларьки да палатки, а воздух — набрякший от запаховпрокаленной пыли, камня, прогорклого масла и горячей — с пылу с жару — сдобы. Уобочины — грудой — останки автомобилей, раскуроченных на запчасти, но нержавеющих — уж больно сухо. И что ни уличный угол — то и компания убивающихвремя бездельем мужиков и парнишек, все — в длинных, на ночные смахивающих, рубахах.

А на дороге — жены и дочки. Бредут с горшками за водой, кколодцу на том краю рынка, все — в яркой, вокруг бедер обернутой ткани, впестрых платках, а груди — не нагие, как положено, прикрытые футболками илиблузками, а что ж, коли правительство там, в столице, запретило женщинамполуголыми ходить!

В одном из киосков, в тенечке — кастрюля, а в ней — бутылкиколы, фанты и имбирного эля, в воде охлаждаются. На том лотке — тощие жареныерыбешки с полусырым рисом, на этих — фуфу, что-то типа теста ямсового, можнополить мясным соусом с пряностями. Торговцы хлебом длиннющие батоны складывают— прямо как бревна в поленницу…

Тыльной стороной ладони Дэнни стер со лба смесь пота и пыли,снял бандану, под шлемом носить приходилось, чтоб пот в глаза не попадал.Наверно, с этими белыми кругами вокруг глаз, на грязной физиономиикрасующимися, он здорово смахивает на странного лемура.

На ломаном французском он заспорил из-за бутылки воды схудосочным пареньком. Торчит за прилавком и запрашивает за воду восемьсотфранков, двинуться можно. Дэнни торговался, сбивал цену — и глядел вполглаза нахудого серокожего человека, что брел по базару, подобно полусломанной заводнойигрушке.

Брел — и играл на барабане.

Паренек передернулся, отвел глаза, а Дэнни все глядел. Толпасловно расступалась перед человеком, а он шел, беспрерывно продолжая бить вбарабан. Волосы — длинные, спутанные, дико это здесь, африканцы же длинныхволос не носят. А уж разгуливать в экваториальную жару в бесформенном, грязьюзабрызганном пальто — это примерно как в духовке себя поджаривать… толькочеловек, похоже, не замечал. Ничего он не замечал, смотрел куда-то вдаль, начто- то, видное ему одному.

"Huit-cent francs". — Парнишка стоял на своемпрочно, бутылка — в руке, Дэнни не дотянуться.