Она едва не толкнула его, проходя мимо. И он сделал то, чегоне делал никогда раньше в жизни, – схватил молодую женщину и прижал ее к стене.

– В меня несколько раз стреляли, и я выжил только чудом. Авообще за свою жизнь я попадал в столько переделок, что имею право спрашивать улюбого и про его жизнь, и про его смерть, – прошипел он ей в лицо.

– Пустите, – испуганно сказала она, – вы делаете мне больно.

– Извините, – он отпустил ее, пытаясь успокоиться, – япросто не выдержал.

– Это вы меня извините, – попросила она, – я послевчерашнего укола все еще не пришла в себя. У меня голова кружится. Разрешите, япройду.

Он посторонился, и она прошла. Дронго проводил ее долгимвзглядом, затем решительно направился к кабинету завхоза, где его ждали Евсееви Вейдеманис.

– Когда за Витицкой приезжал ее брат, у нее случилсяочередной срыв, – сказал Дронго. – Я хочу точно знать, делали ли ей в тот вечеруспокоительный укол. У вас наверняка делают записи о введенных пациентампрепаратах. Мне это нужно знать точно.

– Я сейчас уточню, – быстро сказал Евсеев и вышел изкабинета.

– Что-нибудь выяснил? – уточнил Вейдеманис, когда ониостались одни.

– Судя по словам Шаблинской, погибшую все не любили. Но онакатегорически утверждает, что никто из пациентов не мог совершить подобногопреступления. Ни женщины, ни мужчины. Самое интересное, что, когда я вышел изпалаты, сразу наткнулся на Витицкую. У нее поразительная реакция науспокоительные уколы – она становится еще более агрессивной. Когда Степанцеврассказывал о больных, он как-то пропустил Витицкую. Возможно, мы просто непонимаем ее реакцию на происходящие события.

– Здесь любой мог сорваться, – сказал Эдгар, – это место,где может произойти все, что угодно. И невозможно даже обижаться на этих людей,в таком жутком состоянии они находятся.

– Зато я сорвался, – признался Дронго, – уже на второй день.Даже не представляю, что будет дальше. Я чуть не покалечил Витицкую. Невозможновыносить все это без внутреннего ожесточения. В таких случаях обижаешься навсех. На самого себя, за то, что такой здоровый и сильный, за судьбу, котораятак страшно посмеялась над этими людьми, на случай, который привел сюда одних испас других, на врачей, которые делают вид, что это их обычная работа… Словом,на весь мир. Становишься богохульником и дикарем.

– Тебе нужно успокоиться, – посоветовал Вейдеманис, – и,может, тоже принять какое-нибудь лекарство.

– Там, в соседней палате, находится женщина, у которой раккожи, – выдохнул Дронго, – это Антонина Кравчук. Ее старшая дочь выходит замуж,она не может даже обнять ее, поздравить, пожелать счастья. Тогда я спрашиваюсебя: чего стоит вся наша цивилизация, если в ней возможны подобные трагедии? Икак мы можем им противостоять? Я могу найти любого ублюдка, вычислить самогохитроумного преступника, обезвредить маньяка. Но я не могу помочь несчастнойженщине, которая умирает здесь в одиночку и не может даже обнять своих девочек.

– Ты не сможешь помочь всем. Это хоспис для тяжелобольных, –напомнил Эдгар. – Если хочешь, мы закончим наше расследование и уедем. Ячувствую, как ты меняешься, едва попадаешь сюда.

– Да, – кивнул Дронго, – мне никогда не было так плохо. Я немогу примириться со столь очевидной несправедливостью по отношению к этимлюдям, даже если это несправедливость судьбы, а не обстоятельств, возникших повине конкретных людей.

Вернулся Евсеев.

– У нее был очередной срыв накануне того дня, когда умерлаБоровкова. За ней приезжал брат, как и указано в нашем журнале. Вернулись ониближе к ужину, и у нее случился очередной приступ. Только я не понимаю этойсвязи.

– Мне было просто важно уточнить именно этот момент. Ясейчас пойду к Мишенину, а когда вернется Ярушкина, пригласите ее к вам вкабинет. Я бы не хотел разговаривать с ней в присутствии Шаблинской. Вы меняпонимаете?

– Сделаю, – кивнул Евсеев, – можете не беспокоиться.

Дронго вышел из кабинета, прошел в другой конец коридора.Постучался.

– Войдите! – крикнул Мишенин. Он сидел на кровати, читаякакой-то журнал. При появлении гостя он поднялся. Радомир лежал на соседнейкровати, накрытый одеялом. Очевидно, он спал и даже не пошевелился припоявлении гостя. Мишенин был в своем спортивном костюме. Он показал насвободный стул.

– Радомир спит, – пояснил Мишенин, – его увезут наверх сразупосле обеда. Возможно, он еще раз сумеет прийти в себя. А возможно, уже и нет.Я даже не знаю, что для него будет лучше. Вот так уснуть навсегда – или еще разпроснуться и осознать весь ужас своего положения.

Дронго взглянул в сторону спящего молодого человека.

– Не знаю, – грустно признался он, – я не знаю, что лучше.

– У вас ко мне какое-то конкретное дело? – спросил Мишенин,чуть поморщившись. Очевидно, боли в почке с каждым днем усиливались.

– Хотел уточнить некоторые подробности, – признался Дронго,– у вас недавно скончалась Генриетта Андреевна Боровкова.

– Ах, вы об этом. Тогда понятно. Нашумевшая история. Нашглавврач считал, что ее убили, а его заместитель пробила статью в газете, чтобызамазать наш хоспис. Обычная свара между чиновниками.

– А если ее действительно убили?

– В нашем хосписе? – спросил Мишенин, не скрывая иронии. –Кому она мешала? Это была выжившая из ума старуха, которая умудриласьпоругаться со всеми.

– Если со всеми, то, значит, ее ненавидели многие, –возразил Дронго.

– Ее просто не любили, – отмахнулся Мишенин, – но убивать… Унас не такие пациенты. Каждый думает только о своих проблемах. И все понимают,что им осталось не так уж много дней.

– Я могу задать вам личный вопрос?

– Валяйте. У меня уже нет ничего личного. Все осталось впрежней жизни.

– Разве вас нельзя было вылечить? Мне сказали, что первуюпочку вам удаляли где-то за рубежом. Вы ведь были членом совета директоровкрупной компании. Может, вы рано решили сдаться?

– А я не сдавался, – ответил Мишенин, – просто после первойоперации в Лондоне меня убеждали, что все прошло нормально и я могу вернуться кпрежней жизни – правда, с некоторыми предосторожностями. А оказалось… Мояпервая операция стоила двести сорок тысяч долларов. Вторая могла стоитьнедешевле. Но вторую почку мне удалять просто нельзя. Люди могут жить безаппендикса или даже без желчного пузыря, могут существовать, как и я, с однойпочкой. Но без двух почек просто невозможно. Тогда поставили вопрос о заменемоей почки на донорскую. Мне объяснили, что такая операция обойдется какминимум в полмиллиона долларов и гарантии нет совсем. Ни одного процента.Возможно, пока будут искать донора, я вообще отдам концы. Тогда зачем тратитьтакие деньги на бесперспективную операцию? К тому же в прошлом году в нашейкомпании возникли большие проблемы – впрочем, как и у всех остальных. Кризисударил в самое неподходящее время. Все, как обычно. Я подумал, что будетправильно, если все мои деньги останутся в семье, жене и дочери. А сам переехалсюда. Мне не на что было рассчитывать, врачи вынесли свой приговор. Хорошо еще,что моя бывшая компания оказалась в состоянии определить меня сюда. Вот такаяневеселая история.