– Конечно, застала! Я уж школу кончала, когда бабка померла!

– Она рассказывала что-нибудь о доме господском, о Тенишевых – вообще о прошлом?

– Не то чтобы много, но рассказывала. Кто ж молодость не хочет вспомнить?!

– Хорошая была старуха! – вставил Анисин. – Княгиню она вряд ли помнила?..

– Бабушка говорила, что родилась в тот год, когда князя хоронили, – заулыбалась своим воспоминаниям Зина. – Княгиню, говорила, что видела – ей уж четырнадцать лет было, когда княгиня насовсем уехала. Но особо не рассказывала – видела издали, и все. А вот как хоронили князя, помнила!

– Как же она могла помнить похороны князя, если в тот год только родилась? – удивился Потапов.

Зина засмеялась.

– Так его ж два раза хоронили! Сразу видно, что вы не из Талашкина! Талашкинцы-то знают! В девятьсот третьем, как раз когда бабушка родилась, его привезли из Франции уже мертвым, в виде мумии. И в храме положили. Двадцать лет только и пролежал! А через двадцать лет его комсомольцы вытащили да под дерево посадили. Там и сидел. А они ходили вокруг, хохотали!

– С чего вы взяли про дерево, тетя Зина? – спросила Кристина, до сих пор молчавшая. – Зачем придумывать? В тысяча девятьсот двадцать третьем году комсомольцы храм разорили, чтобы склад там устроить – ну, антирелигиозная пропаганда шла. Мумию князя при этом, конечно, из цокольного этажа вытащили, а уж потом наши крестьяне ее похоронили на сельском кладбище!

– Правильно говоришь, только не все ты знаешь! – торжествующе сказала Зина. – Бабушка моя помнила, она даже и хоронить помогала. Ей уж двадцать лет было тогда. Комсомольцы мумию не просто вытащили, а над ней еще поиздевались. Отволокли князя к озеру, посадили там под дерево, да еще в рот цигарку сунули! Потом уж, дня через два, наши из деревни его похоронили. И в могилу-то сидя кинули – он не разгибался уже, так согнули! Грех большой – над мертвым издеваться! Не знаю, что было потом с теми комсомольцами, но тут уже хорошего не жди! А бабушка моя помнила – она и хоронить помогала.

При упоминании цигарки, с которой в зубах сидел под деревом мертвый князь, Елена Семеновна вздрогнула и быстро взглянула на Потапова. Он тоже бросил взгляд на нее. Получилось, что они переглянулись. И оба ничего не сказали.

Костя вернулся рано, часу еще не было. Всю дорогу он думал: что делать? Скорее всего, тут недоразумение. Анисину он, конечно, говорить не станет. Надо для начала с Витей побеседовать. Как это получилось, что он прямо перед убийством с Красухиным встречался? Тем более он сам говорил, что в тот день позже приехал…

Костя помнил, что накануне убийства Витя в Талашкине не ночевал. Он перед тем как раз поссорился с Сашей. Муркину показалось, что реставратор обидел Кристинку, они чуть не подрались у Шукаевых, и Витя уехал в Смоленск. А приехал как раз в день убийства. Костя ушел из дома часов в одиннадцать – Вити еще не было, а вернулся вечером, после допроса, и застал Витю дома. Тот сказал, что приехал недавно, про убийство не знал, Костя ему рассказывал.

При выходе из маршрутки Костя столкнулся со Скуматовым и обрадовался его предложению съездить вместе в Раздорово: тяжело было оставаться одному со своими думами и, главное, разговор с Витей хотелось отсрочить. Потом, потом…

«После обеда поговорю, ближе к вечеру», – думал он.

– Что, не сдал? – воскликнул Витя, когда Костя вошел в дом. Вид у Разумова был подавленный, глаза он прятал.

– Почему не сдал? Сдал! – пробормотал тот. – Просто настроения нет, устал очень. В маршрутку народу набилось, как сельдей в бочке. Стоять пришлось. Сейчас в Раздорово за молоком съездим! Я на площади Скуматова встретил, он просил его с Леной Колышкиной познакомить, что молоко продает. Так что поедем с ветерком, на машине!

У Скуматова имелась старая «Волга». «Раритет!» – восхищался Костя. Сам владелец относился к «Волге» двойственно: гордился и стеснялся. Машина принадлежала когда-то его отцу, профессору пединститута. Тогда профессора хорошо зарабатывали и привилегии имели. При дележе наследства Валерий, оставив дачу в Вонлярово сестре, машину взял себе, в начале девяностых «Волга» еще ценилась высоко. Да так на ней и ездил, новую не приобрел – работа журналиста не слишком денежная. В пятьдесят три, собрав наконец значительную сумму, Скуматов предпочел купить «хрущевку» в Талашкине, а на машине он на старой еще поездит.

Он любил русскую природу, лес, одиночество. Никакая Анталия ему была не нужна – ему бы прогуляться по лесу или рыбку на озере половить. Будучи представителем нервной и публичной профессии, Валерий высоко ценил покой, и с возрастом эта потребность усилилась. Однокомнатную квартиру в Талашкине он приобрел нынешней весной, жил здесь с мая почти безвыездно – если надо было в Смоленск по работе, на «Волге» своей гонял – и выглядел почти счастливым.

– Эх, ребята, хорошо-то здесь как! Выйду утром на балкон: одни деревья вокруг, жилья, кроме дома нашего, не видать. Людей тоже! Все деревья, все сады простираются. Я и зимой сюда буду приезжать: на лыжах кататься, да и так пройтись вдоль леса. Представляю: снега, снега вокруг… – так говорил Валерий Андреевич младшим друзьям Косте Разумову и Вите Муркину.

С Костей Разумовым Скуматов познакомился еще год назад: студент отделения журналистики был у него на практике. Отношения сложились хорошие и даже, несмотря на значительную разницу в возрасте, почти дружеские: Валерий Андреевич в свои пятьдесят три года был человек современный, считал себя молодым, да и был им по духу. Он был известный в городе журналист, студенты-практиканты его уважали за высокий профессионализм, а он перед студентами не задавался. Встретив нынешней весной Костю в Талашкине, он обрадовался: все ж знакомый человек в поселке – тоже будущий журналист, родственная душа. С Витей Муркиным Скуматов познакомился уже в Талашкине, через Костю.

«Волга» была подана к дому Разумовых почти сразу после Костиного возвращения. Едва успели собраться, как Скуматов бибикнул под окном. Доехали быстро: Раздорово, как и Фленово, примыкает к Талашкину, только с другой стороны. Лена, которую Костя предупредил по телефону, что приедут втроем, встретила их на пороге, пригласила в дом.

Это был современный коттедж, хотя и одноэтажный, но с удобствами. Вообще-то Лена Колышкина жила здесь с сыном, он сейчас служил в армии. Отец Лены, дед Матвей, когда построились, не стал переезжать в этот дом, а продолжал жить рядом, в старой, но еще крепкой избе.

Пока Лена доставала из огромного холодильника трехлитровые банки с молоком и другую продукцию, Скуматов и Муркин, впервые сюда попавшие, оглядывали ее жилье. Гостиная, куда их пригласили, была большая, с современной мебелью, с панелью телевизора на стене. Обстановке несколько противоречил большой стол посреди комнаты. Этот новый красивый стол не открывал всем, как это теперь принято, блестящую полированную поверхность столешницы, а был покрыт скатертью. Скатерть, правда, была необыкновенная: тонко тканный белый лен, расшитый белыми же нитками, узором «ришелье», весьма замысловатым и явно старинным.