Приходит минута, когда мы обязаны задуматься — а нужны литакие усилия? Почему бы не уподобиться этим горам — мудрым, древним, нашедшимсебе подходящее место? Стоит ли рисковать всем ради того, чтобы преобразитьполдесятка людей, которые мгновенно забывают все, что усвоили, и тотчасввязываются в новую авантюру? Почему бы не подождать, пока определенноеколичество обезьян-людей научится тому, чему нужно, после чего эта науканечувствительно и безболезненно распространится по всем остальным островам?

— Вы и вправду так думаете, отец мой?

На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:

— Ты читаешь мысли?

— Нет. Просто если бы вы так думали, то вряд ли избралибы себе путь священнослужителя.

— Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Яизбрал себе удел воина Божьей рати, а все, что я сделал в жизни, сводится кпопытке объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание,несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня спрашивают:«Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и муки?»

И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя.Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и отом, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в мире уопределенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменитьэтот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жиляони, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего неделают.

— Они — точно такие, как горы, — сказала я. —Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли овеличии Творца. Горы — живое свидетельство той любви, которую питает к намГосподь, но удел этих гор — всего лишь свидетельствовать о ней.

В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.

— Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, какони?

— Потому, должно быть, что горам сужден ужас ныйудел, — ответила я. — Они обречены вечно созерцатъ один и тот жепейзаж.

Священник промолчал.

— Я училась для того, чтобы стать горой, —продолжала я. — Всему было предназначено и определено свое место. Ясобиралась поступить на службу, выйти замуж, внушать религиозную доктрину моихпредков моим детям, пусть даже я в нее больше не верю.

А сегодня я решила все бросить и следовать за человеком,которого люблю. И хорошо, что я вовремя отказалась от участи горы — долго бывсе равно не выдержала.

— Ты говоришь мудро.

— И сама этому удивляюсь. Раньше я могла тольковспоминать детские годы.

Я встала и двинулась дальше. Священник не пытался нарушитьмолчание и не заговаривал со мной до тех пор, пока мы не дошли до шоссе.

Я поцеловала ему руки.

— Я прощаюсь с вами, и на прощанье говорю, что понимаювас и понимаю вашу любовь к нему.

Он улыбнулся, благословил меня и сказал:

— И я понимаю твою любовь к нему.

Весь остальной день я шла по долине. Играла в снежки,побывала в соседнем городке, съела в кафе сэндвич с гусиным паштетом, долгоглядела на мальчишек, гонявших по снегу мяч.

Потом зашла в церковь, зажгла свечу. Закрыла глаза и сталаповторять молитвы, которые выучила накануне. Потом, устремив неподвижныйсосредоточенный взгляд на распятие перед алтарем, начала произносить лишенныесмысла слова. Мало-помалу дар языков снизошел ко мне — это оказалось легче, чеммне думалось вначале.

Все это могло показаться глупостями — бормотать что-тобессвязное, произносить слова, ничего не говорящие нашему разуму. Но Святой Духвступил в беседу с моей душой, и она слышала то, что должна была услышать.

Когда же я почувствовала, что очистилась достаточно, тозакрыла глаза и прочла молитву:

"Пресвятая Дева, верни мне веру. Сделай так, чтобы и ясумела стать орудием Твоего труда. Дай мне возможность обрести постижение черезлюбовь. Ибо любовь никого не отдаляет от своих мечтаний.

Сделай так, чтобы я стала союзницей и товарищем того, коголюблю. Помоги ему сделать все, что надлежит ему сделать, и при этом — рядом сомной".

Уже вечерело, когда я вернулась в Сент-Савен. Автомобильстоял возле дома, где мы сняли комнату.

— Где ты была? — спросил он, едва завидев меня.

— Ходила, бродила, молилась, — ответила я. Онкрепко обнял меня.

— Был момент, когда на меня напал страх — мнепоказалось, что ты ушла насовсем. На этом свете у меня нет ничего дороже, чемты.

— А для меня — чем ты.

Мы остановились в каком-то городке, немного не доехав доСан-Мартин-де-Ункса. Из-за того, что вчера шел снег с дождем, путь черезПиренеи занял больше времени, чем мы предполагали.

— Нам бы найти какую-нибудь харчевню, — сказал он,выскакивая из машины. — Умираю с голоду.

Я не шевельнулась.

— Ну что же ты? — он распахнул дверцу.

— Я хочу задать тебе один вопрос. Я не спрашивала тебяоб этом со дня нашей встречи.

Он мигом перестал улыбаться, и меня рассмешила его внезапнаявстревоженность.

— Что-нибудь важное?

— Чрезвычайно важное, — ответила я, стараясь бытьсерьезной. — Итак, вопрос формулируется следующим образом: «Куда мынаправляемся?»

И оба мы расхохотались.

— В Сарагосу, — не скрывая облегчения, ответил он.

Я выскочила из машины, и мы пошли на поиски ресторана,который был бы открыт в этот поздний ночной час. Казалось, что это делобезнадежное.

«А вот и не безнадежное. Другой со мной больше нет. Чудесаслучаются», — сказала я себе, а вслух произнесла:

— Когда ты должен быть в Барселоне?

Он ничего не ответил, и лицо его оставалось сосредоточенным.«Надо избегать подобных вопросов, — подумала я. — А то он можетподумать, будто я хочу влезть в его жизнь».

Мы в молчании прошли еще немного, и на площади этогокрохотного городка увидели неоновую вывеску «Ресторан „Эль Соль“».

— Открыто, давай зайдем, — вот и все, что онсказал.

Окруженные красными перцами анчоусы уложены на блюде в форместрелы, а рядом — полупрозрачные ломтики овечьего сыра.

На середине стола стоят зажженная свеча и бутылка «Риохи».