Но, как видно, плохо позабылась. Хватило трех дней, чтобывсе вернулось.

— Я имею право быть счастливой, отец мой. Явосстановила потерянное и снова терять это не хочу. Я буду бороться за своесчастье.

Если же я откажусь от этой борьбы, то откажусь тем самым иот своей духовной жизни. Как вы сами сказали — это будет значить, что яотдалилась от Бога, отказалась от своей женской силы, от моего могущества. Ябуду бороться за этого человека.

Я знала, зачем здесь этот приземистый толстый священник. Онпришел, чтобы убедить меня в том, что я должна оставить своего возлюбленного,ибо ему суждено иное, высшее предназначение.

Нет, никогда я не поверю, что ему пришлось бы по вкусу, еслибы мы с его воспитанником поженились и зажили в Сент-Савене в таком вот домике.Он говорит это лишь для того, чтобы сбить меня с толку, чтобы я ослабила своюоборону, а как только это произойдет, он — с улыбкой — убедит меня в обратном.

Он, не произнося ни слова, читал мои мысли. А может быть,обманывал меня и вовсе не обладал даром угадывать, что думают другие люди.Туман быстро рассеивался: теперь я различала уже дорогу и склон горы, поле ипокрытые снегом деревья. Прояснилось и в голове.

Конечно, это обман! Если священник и вправду умеет читатьмысли, пусть прочтет их все и всё про меня узнает! Пусть узнает, что вчера онхотел полной близости со мной, а я отказала ему — и теперь раскаиваюсь.

Еще вчера я думала, что, если бы ему пришлось уехать, ямогла бы всегда помнить и вспоминать друга детства. Все это оказалось вздором.Пусть его плоть не проникла в меня — проникло что-то другое, и так глубоко, чтодостало до самого сердца.

— Отец мой, я люблю его, — повторила я.

— Я тоже. А от любви глупеют. В моем случае этовыразилось в том, что я пытаюсь убрать тебя с его пути.

— Убрать меня не так-то просто. Вчера, когда мымолились у пещеры, я поняла, что в силах разбудить в себе те дары, о которых выговорили. И я использую их, чтобы удержать его.

— Ну-ну, — с легкой улыбкой произнессвященник. — Желаю удачи.

Он остановился, вытащил из кармана сутаны четки и, сжимая ихв руке, поглядел мне прямо в глаза.

— Иисус не велел нам клясться, и я не клянусь. Но вприсутствии предмета, для меня священного, говорю тебе: я не желаю ему обычнойсудьбы, не хочу, чтобы он стал рядовым священником — таким, как все, одним измногих.

Он может служить Богу по-другому. Рядом с тобой.

Мне трудно было поверить, что он и вправду произнес этислова. Но это было так.

— Вот он, — сказал священник.

Я обернулась. Увидела припаркованную поблизости машину. Тусамую, в которой мы приехали из Испании.

— Он всегда ходит пешком, — с улыбкой продолжалсвященник. — На этот раз ему хочется создать впечатление, будто он прибылиздалека.

Мои кроссовки промокли насквозь. Но я взглянула насвященника — он шел по снегу в сандалиях и шерстяных носках — и решила, что нестану жаловаться.

Он может, значит, и я могу. Мы начали взбираться по склону.

— Долго нам идти?

— Полчаса, самое большее.

— Куда мы идем?

— Навстречу ему. И другим.

Я поняла, что он не склонен продолжать разговор. Может быть,бережет силы для подъема. Мы шли молча — туман к этому времени уже почти совсемрассеялся, и на небо медленно выплывал желтый диск солнца.

Впервые передо мной оказалась вся панорама долины — текущаявнизу река, разбросанные здесь и там деревушки и прилепившийся к отрогу горыСент-Савен. Я увидела колокольню, кладбище, которого раньше не замечала, исредневековые домики окнами на реку.

Под нами, на том месте, которое мы миновали несколько минутназад, пастух гнал отару своих овец.

— Устал, — проговорил священник. — Давай-каостановимся ненадолго.

Сбив снег с каменного валуна, мы без сил привалились к нему.Священник весь взмок от пота, а ноги у него, должно быть, совсем заледенели.

— Пусть святой Иаков сохранит мои силы, потому что яхочу проследовать его путем еще раз, — сказал он, обернувшись ко мне.

Я не поняла, о чем он, и решила заговорить о другом:

— Смотрите — следы на снегу.

— Одни следы оставлены охотниками. Другие — темимужчинами и женщинами, которые хотят возродить традицию.

— Какую традицию?

— Начало ей положил святой Савен. Он удалился от мира,поднялся в горы и с этих вершин созерцал Божью славу.

— Отец мой, мне надо кое-что осознать. До вчерашнегодня я была с человеком, которому предстояло сделать выбор — женитьба илирелигия. Сегодня я узнала, что этот человек творит чудеса.

— Мы все творим чудеса, — сказал священник. —Вспомни Евангелие: «…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горесей: „перейди отсюда туда“, и она перейдет».

— Мы с вами не на уроке закона Божьего. Я люблю этогочеловека и хочу знать о нем больше, чтобы понимать его лучше и лучше помогатьему. До других мне дела нет, какая разница, что они могут, чего не могут.

Священник глубоко вздохнул и после недолгого колебания всеже решился и заговорил:

— Некий ученый, изучавший обезьян на островахИндонезии, сумел научить одну обезьянку мыть бататы перед едой. Очищенные отгрязи и песка, они были гораздо вкусней.

Ученый, который сделал это лишь потому, что писал научныйтруд, посвященный обучаемости шимпанзе, и представить себе не мог, чем все этокончится. Он очень удивился, увидев, что к другие обезьяны стали подражатьпервой.

Так продолжалось до тех пор, пока определенное количествообезьян не овладело искусством мыть бататы — и вдруг, в один прекрасный день,обезьяны на всех остальных островах архипелага начали делать то же самое. Самоеже удивительное заключается в том, что все эти прочие обезьяны сроду не бывалина том островке, где проводился эксперимент.

Священник замолчал, а потом спросил:

— Поняла?

— Нет, — ответила я.

— Существует множество исследований по этому вопросу.Наука доказала, что, когда определенное число людей достигает определеннойстепени развития, развивается и весь род человеческий. Мы не знаем, скольколюдей необходимо для этого скачка, — но точно знаем, что это так.